МАНУСКРИПТ МАГДАЛИНЫ

АЛХИМИЯ ГОРА И СЕКСУАЛЬНАЯ МАГИЯ ИЗИДЫ

(История написания)

 

 

Том Кенион и Джуди Сайон

 

Цель издания этой книги – предоставить информацию на описанные в ней темы. Задача этой книги – обучение. Авторы, редакция и издатели не несут ответственности ни перед каким лицом или организацией за какой бы то ни было ущерб, прямо или косвенно нанесенный информацией, изложенной в этой книге.

 

 

ПРИЗЫВ К КОСМИЧЕСКОЙ МАТЕРИ

 

О Великая Мать, божественное женское начало, ты, породившая космос, Возлюбленная Духа, сотворившая материю, Королева всех миров внутри миров и тех, что вовне, мы призываем тебя в этот час.

Мы твои дети; услышь наш зов.

Мы дочери и сыновья твоего божественного единения, плоть твоего страстного влечения к жизни. Ты возлежала с Духом, Отцом нашим, в начале времен, и породила нас в благословенном единении Духа и Материи. Мы твои дети, сыновья и дочери твоей плоти и твоего сердца; мы помним твое прикосновение и аромат твоего существа, и мы жаждем тебя.

Приди в наши сердца и даруй нам воспоминания. Приди в наши умы и раскрой нашу гениальность.

Просвети нас своим присутствием.

Отбрось покровы, дабы мы узрели; вними нашей мольбе и открой двери, чтобы красота и экстаз могли заполнить наши дома и сердца.

Ныне, в час величайшей нужды, мы призываем тебя огнем и водой, землей и ветром, всем, что носит Твое имя. Мы призываем все родословные твои и все имена. Приди к нам. Приди в нас. Да будет так.

Джуди Сайон

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ ТОМА К МАНУСКРИПТУ МАГДАЛИНЫ

 

Для меня этот манускрипт был серьезным испытанием. Начнем с того, что этот материал получен путем ченнелинга, а я думал, что оставил подобный тип письма позади, закончив «Материалы Хаторов».

По-моему, ченнелинг – сомнительная деятельность. Она напоминает мне неводы, которые люди ставят в протоках в районе Камарг на юге Франции, где, по преданию, высадилась Мария Магдалина. Вдоль берегов реки стоят большие сети. Иногда кто-нибудь вытаскивает невод, чтобы посмотреть, что в него попало. Я думаю, что ченнелинг очень на это похож.

В нашей душе есть разные течения. Они несут с собой кучу всякой всячины, часть которой интересна, часть бесполезна, а часть и просто странна. Иногда сеть ченнелинга вылавливает что-то несомненно ценное, но часто оно смешано с горой чепухи.

Я впервые столкнулся с ченнелингом в семидесятых годах. Один из моих друзей был медиком, исследователем из Университета Дюка, и мы спланировали серию неформальных экспериментов для изучения этого феномена. Поскольку я использовал в своей психотерапевтической практике гипноз, мы решили посмотреть, какой материал может всплыть в состоянии гипноза.

В первый же вечер мы вышли «на контакт» с необъятным разумом, который мы назвали «Большой Дядя». Непочтительность свойственна моему характеру; любой, кто меня знает, может это подтвердить.

Большой Дядя говорил в типично высокопарном стиле, свойственном большинству сущностей или сознаний, выходящих на связь через ченнелинг. Он говорил о возможных изменениях на Земле; он говорил о взаимосвязанности всей вселенной. Хотя записи разговоров и были интересными, мы с моим другом сошлись на том, что в них нет ничего реально важного, и после трех месяцев встреч (примерно раз в две недели) мы забросили этот эксперимент.

Я много лет проработал в области межличностной психологии и повидал множество клиентов, занимавшихся ченнелингом. Некоторые из них чувствовали себя с этим вполне комфортно. Некоторым это серьезно мешало – как одной женщине сорока с плюсом, которую в течение года каждое утро будили в три часа утра. Она садилась с ручкой в руке и записывала послания «с той стороны». С той стороны чего – вот в чем вопрос. Ее записи говорили о силе любви исцелять; иногда в них попадались хорошие варианты решения проблем; иногда, честно говоря – очень странные вещи.

Странные – это, конечно, относительное понятие. То, что странно для одного человека, другому кажется абсолютно логичным. Фильтры культуры, которые мы используем для просеивания наших переживаний, часто бывают произвольными и основанными на доставшейся нам в наследство чепухе.

Моя задача как психотерапевта состояла в том, чтобы помочь клиентам-ченнелерам разобраться в их «межличностной болтовне». Я специально использую этот термин. Наше коллективное подсознание наполнено самыми разными вещами. Населяющие его психологические сущности бывают такими же разными, как люди в реальной жизни. Некоторые из этих обитателей коллективного подсознания гениальны и имеют добрые намерения, а некоторые – идиоты, маскирующиеся под высокодуховные сущности.

В наше время есть огромное количество ченнелеров как среди простых людей, так и среди профессионалов. По-моему, это всего лишь знак, указывающий на то, что мы как сообщество начинаем получать доступ к психологическим и духовным глубинам. Многие люди переживают духовный прорыв, приобретают глубокий духовный опыт, в результате чего их взгляды на жизнь радикально меняются. Я верю, что в ближайшие десятилетия мы станем свидетелями еще большего количества таких психо-духовных «кризисов», связанных с возникновением в нашем коллективном сознании нового мифа.

В таком контексте ченнелинг – не более чем послание из глубин. Но, как в бухточках для летней ловли рыбы, некоторые из находящихся «в глубинах» вещей недостойны того, чтобы их удить. И все же они всплывают на поверхность ума, как старый ботинок или ржавая консервная банка.

Одна из задач человека, столкнувшегося с ченнелингом – это отделение ценного от бессмысленного, возвышающего дух от опасного. То, что информация поступает «с той стороны», само по себе еще не наделяет ее бо́льшим авторитетом, чем слова первого встречного на улице.

Когда люди дают мне что-то и говорят, что это результат ченнелинга, я сразу настораживаюсь. Когда существа с той стороны, так сказать, стоят на моем пороге, я начинаю искать логические непоследовательности. Я ставлю ловушки. Если они пройдут тест, я стану серьезнее относиться к их словам. Но в конечном итоге выбор за мной. Если то, что они говорят, покажется мне неразумным, я это выброшу.

 

Но, несмотря на мое сопротивление феномену ченнелинга, однажды вечером в Швейцарии, в Цюрихе, появилась Магдалина. Моя партнерша, Джуди, попросила меня попробовать получить информацию о Магдалине, поскольку мы вскоре должны были посетить Сен-Мари-де-ля-Мер – место, где, согласно легенде, Магдалина высадилась после распятия Иисуса.

Я закрыл глаза и вошел в легкий гипнотический транс. Перед моим мысленным взором немедленно предстала некая сущность и объявила, что она и есть Магдалина. Она начала диктовать манускрипт, который вы сейчас держите в руках. В течение многих сессий она говорила с потрясающей ясностью и настойчивостью. Каждое слово было очень точным, а атмосфера в комнате во время сессий была, казалось, наэлектризована.

Теперь, несколько месяцев спустя, я критически рассматриваю манускрипт, и меня поражают несколько вещей. Первое – это мой личный страх еще что-то добавить к переизбытку книг, написанных при помощи ченнелинга. Это никому не нужно, говорю я самому себе. Но этот материал не похож ни на что, виденное мною раньше. Я изучал внутреннюю алхимию в течение трех десятков лет, и меня приводят в восторг как сходства, так и различия алхимических традиций мира. Одна из моих задач – испытать как можно больше алхимических методов трансформации и расширения сознания. С этой точки зрения описываемые Магдалиной техники совершенно необычны. Я «духовный прагматик» и всегда все пробую сам. Если это работает, я это оставляю, а если не работает – выкидываю. Я использовал техники, описанные Магдалиной, и убедился, что они дают поразительные результаты. Применение этих техник положительно повлияло на все мои алхимические практики, не важно, из какой традиции они происходят.

 

Все это привело меня к единственно логичному выводу. Для тех, кто изучает алхимию, для тех, кто ищет более глубоких переживаний духовной трансформации, а также для тех, кто жаждет Священного Союза, этот материал может оказаться ценным. Именно поэтому я и решил издать манускрипт.

Для меня здесь все же есть несколько нерешенных проблем. Я приверженец точности. Но у меня нет способа узнать, правдива эта история или нет. Есть так много версий легенды о Магдалине, а описываемые события происходили так давно, что мы, наверное, никогда не узнаем этого точно – по крайней мере, с объективной точки зрения.

Описанная Магдалиной во время сессий история показалась мне захватывающей; некоторые отрывки все еще поражают меня. Однако основная часть ее рассказа для меня – просто еще одна история; она может быть правдой, а может и не быть.

Я прочно стою на якоре (кое-кто сказал бы «сел на мель») у берегов логики. Но я не могу решить, правдива эта история или нет, и мне это мешает. Но на меня произвели глубокое впечатление методы, которыми делится Магдалина, и откровения, которые она предлагает. И, разбирая для себя этот манускрипт, я опустил саму историю обратно в реку, оставив себе ее методы. Я прошу вас поступить так же. Прочтите это своим сердцем и своим умом. Оставьте себе то, что ценно для вас, и выбросьте все остальное.

 

Я знаю, что эта книга многим может показаться противоречивой. И все же я считаю правильным опубликовать этот манускрипт. Даже если он просто заставит нас задуматься над вопросами, которые в нем обсуждаются, я сочту, что существование этой книги оправдано. В конце концов, пришло время христианству переосмыслить свое отношение к женскому началу.

По-моему, для тех, кто ищет более глубокого понимания внутренней алхимии как средства для трансформации сознания, этот материал будет весьма полезен.

Когда я перечитывал манускрипт, произошло нечто необычное. Я рационально и критически оценивал этот материал. Но когда я задался вопросом, публиковать его или нет, передо мной явилась Изида – да, Изида. Она попросила меня завершить книгу как можно скорее.

Что мне оставалось делать?

Остров Парос,

Киклады, Греция

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ ДЖУДИ К МАНУСКРИПТУ МАГДАЛИНЫ

 

30 ноября 2000 года, в четверг, мы с Томом были в Швейцарии, в Цюрихе. Был холодный туманный вечер. Мы хорошо поужинали в нашем любимом таиландском ресторане рядом с отелем «Альштадт», и у нас было свободное время, а такие моменты в нашей жизни – редкость.

Надо сказать, что Магдалина (равно как архетип и как Существо) интересовала меня уже давно. Кем она была на самом деле? Ведь столь многое в нашей повседневной жизни связано с тем, что церковь заклеймила ее (а вместе с ней и все женское начало) как шлюху, как нечто постыдное. Из-за этого клейма – а ведь это развенчание богини и прижигание ее плоти каленым железом – женское начало терпело позор и унижения в течение двух тысяч лет.

У церкви нет совершенно никаких причин называть Магдалину шлюхой; ни одно слово в оригинальных текстах Писаний не подтверждает подобных обвинений. Это Никейский Собор по приказанию императора Константина выбрал «образ» шлюхи, чтобы низвергнуть авторитет женского начала, сделать постыдным все женское, поддержать патриархат и соединить различные религии с новомодной религией под названием христианство. Этот «сюжетный поворот» был выбран исключительно для пользы Рима, для пользы власть имущих.

По каким причинам они назвали Марию Магдалину шлюхой? Из-за ревности и страха перед силой женского начала, особенно такой силой, какой обладала Магдалина.

Я никогда не верила, что мы рождены в грехе; я никогда не верила, что Мария Магдалина, а с ней и все женщины – шлюхи. И я никогда не верила в образ Иисуса Христа как принявшего целибат ханжи, лицемерного святоши и фанатичного проповедника.

Я прошла по следам Магдалины в южной Франции много лет назад, и хотела провести Тома по маршруту, найденному моим сердцем, снова пройти этой дорогой с моим Возлюбленным.

Но я боялась доверять своему сердцу, и мне была необходима дополнительная информация. Я хотела знать историю Магдалины. Я хотела знать больше, чем историю – я хотела знать правду. Я сказала Тому, что поверю только в ту историю, которую «проведет» он, потому что ценю его целостность и способность подключиться к настоящему источнику. И я спросила его, не согласится ли он когда-нибудь выйти на связь с Магдалиной.

 

Надо вам сказать, что Том Кенион не любит проводить ченнелинг! В нем постоянно борятся ученый и мистик. И я равно люблю их обоих. Так что я, как правило, стою в сторонке и жду, пока ученый не сдастся перед прекрасным светом правды, который способен пробудить мистик. И в танце, который в конце концов торжествует, миру даются великие учения, покрытые флером науки, который так нужен невежественным людям нашего времени. Да будет так.

Но тем вечером по непонятной причине на нас снизошла благодать. Я спросила, не согласится ли Том выйти на связь с Марией Магдалиной.

И он сказал:

– Да.

– Когда? – я затаила дыхание.

– Может быть, прямо сейчас?

Том лег на кровать, а я схватила свой ноутбук. Том быстро «отошел в сторону», позволив Хаторам помочь в настройке его нервной системы (они часто делают это, чтобы утихомирить слишком шумно протестующего ученого).

 

И вот пришла она. Комната наполнилась электризующей силой и напряженностью, которую я ощущала на кончиках пальцев. Когда она начала говорить, мои пальцы дрожали на клавиатуре. Казалось, вечность дотянулась до нас и перекрыла пропасть времени. Она была там. Мы были там. Песочные часы треснули, и время остановилось.

Я надеюсь, что не забуду ощущение, вызванное ее словами. Клянусь, что никогда не перестану благодарить за ее правду, за открытое сердце Тома, за честь Йешуа и за доверие, которое Магдалина оказала мне, рассказав свою историю.

Она посещала нас в течение нескольких недель, пока мы путешествовали по Швейцарии, итальянским Альпам и Тоскане. Она посетила нас на корабле из Генуи в Палермо. А когда оказалось, что мы не будем зимовать на Сицилии, она посетила нас на корабле из Ливорно на Мальту. Она приходила к нам на Оудише (Гозо), островке рядом с Мальтой, в пределах видимости от того места, где она высадилась, чтобы пополнить запасы провизии, по дороге из Египта во Францию. Она произнесла слова «Мы закончили» как раз перед Рождеством 2000 года.

Каждый вечер, прежде чем начать диктовку, Магдалина заставляла меня прочесть то, что я записала во время ее предыдущего визита. Она исправляла слова, которые я записала неправильно, иногда заменяя одно слово на другое, там и здесь вставляя пояснения. И каждый раз, прежде чем покинуть нас, она просила перечитать то, что надиктовала этим вечером.

Часто, в особенно острые моменты своего повествования, она ждала, пока Том эмоционально переживал ее рассказ, стонал и тихо вскрикивал.

В такие моменты она говорила мне: «Этот канал ощущает эмоции того, что я вам рассказываю».

Мое сердце разрывается при мысли, что Том хотя бы на мгновение ощутил, что значит любить кого-то так, как она любила Йешуа, и потерять его ради блага всего человечества. И мое сердце обливается кровью при мысли о Йешуа, теперь, после того, как я услышала ее рассказ и поняла, что это правда. Он так любил ее, что чуть не отказался от того, ради чего пришел.

 

Когда весной мы покинули Мальту, компьютеры были надежно упакованы и отправлены домой. Я везде носила с собой диск с записями манускрипта, а также и распечатанный текст. Так Магдалина поехала с нами в Россию, на Украину, обратно в Германию, Швейцарию и Венецию, а потом в южную Францию, в Сен-Мари-де-ля-Мер, где она когда-то высадилась. Диск и распечатанные материалы терпеливо ждали в моем чемодане, пока мы бродили по Рене-ле-Шато и представляли себе, как выглядели Пиренеи, когда она осмелилась перевалить через эти великолепные пики.

И наконец, она появилась еще один раз в нашей малюсенькой квартирке на острове Парос в архипелаге Киклады, чтобы ответить на вопросы по поводу некоторых слов в манускрипте. Мы не меняли ни одного слова, не получив на то ее разрешения, даже когда речь шла о простых и логичных переменах в склонении, и она благодарила нас за педантичность.

Я решила, что если невежество, с которым мы живем уже две тысячи лет – это результат неудачной интерпретации слов Йешуа, то сейчас я хочу постараться, чтобы невозможно было ложно истолковать то, что говорит Магдалина, рассказывая, как все было на самом деле.

Я задала ей несколько вопросов, которые (как я предполагала) кто-нибудь обязательно нам задаст, когда этот манускрипт будет опубликован. Я знаю, какие вопросы некоторые из вас хранят в своем сердце, и я спросила ее, что говорить вам, когда вы будете их задавать.

Часто она отвечала: «Скажите им, что Магдалине нечего сказать по этому поводу».

Вопросы, на которые она согласилась ответить, находятся в последней части этой книги.

Мы говорили с ней еще один раз на острове Оркас. Она говорила о важности этого манускрипта для возвращения Космической Матери. Она сказала: «Для всей Земли, для Галактики, для Вселенной и соприкасающихся с ними». Она сказала, что будет призывать к этой правде людей со всего света, и те, кто готов, так или иначе найдут этот манускрипт.

Она поздравляет вас с тем, что вы услышали зов, и благодарит вас от всего сердца, от своего имени и от имени Космической Матери, за то, что вы здесь. Она говорит, что теперь все переменится раз и навсегда.

Остров Оркас

 

                                                                             Что случится, если хоть одна женщина

                                                            напишет правду о своей жизни?

                                 Мир расколется.

                                                                                                                      Мюриэль Ракейзер

 

 

Джуди Сайон

 

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ

 

В этой истории одной женщины заключены истории всех женщин.

Я желаю вам найти путь к духу, которым это написано.

                                       Мария Магдалина

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ ТОМА К ИСТОРИИ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ

 

Кое-кого может удивить, что мы включили настолько личный материал в последнюю часть этой книги. В конце концов, у каждого есть своя история, и ни один из нас не важнее остальных. Именно это мы многократно говорили Магдалине после того, как она попросила Джуди написать «ее историю». И даже после того, как книга была закончена и готова к печати, мы спросили Магдалину еще раз, считая, что, возможно, она передумала. Но она не передумала. Она, наоборот, подчеркивала, что элементы в личной истории Джуди найдут отклик у многих женщин, что многие ее переживания были разделены женщинами всего света. А вся эта работа, как нам напомнила Магдалина, связана с возвращением женскому началу почетного статуса и силы.

Но сначала надо признать и принять существующий образ поведения – насилие, предательство, неуважение и лишение силы.

 

Я проработал с этим материалом много месяцев, и теперь мне кажется, что я понимаю, о чем говорит Магдалина. Это касается принципов Софии и Логоса. Те, кто знаком с этими терминами, простят мне, что я трачу место на их объяснение, но я знаю, что многие люди их не понимают. Мне кажется, что такое всеобщее непонимание принципов Софии и Логоса является результатом предпринятой еще в первом веке нашей эры попытки отцов церкви стереть женское начало из христианской теологии.

 

Вероятно, многие из вас знакомы с термином «Логос», потому что он является ядром 2000-летней христианской теологии. Логос – это разум (логика) самого космоса. Это фундаментальная творческая сила (или Бог). Теологи и философы традиционно считали Логос мужским принципом. Эта идея на тысячи лет старше христианства, она восходит к древнему языческому миру. На уровне мифологии боги рассматривались как солнечные существа, в то время как богини больше относились к луне. В этом контексте считалось, что дух находится в солнечных мирах сознания (мужских), а земля (материя) – в лунных (женских). Небо (небеса) ассоциировались с мужским началом, а земля – с женским.

Языческое сознание понимало, что все творение является результатом взаимодействия женской и мужской космических сил (духа и материи, неба и земли). Ни одна из этих двух сил не считалась важнее другой. Без участия обеих творение невозможно. Ключом к плодотворному творению (как на космическом, так и на индивидуальном плане) считался баланс этих двух сил.

В период раннего христианства, до появления политических стремлений церкви, это было общеизвестно. Понимание места женского начала нигде не проявляется так ясно, как в концепции Софии.

 

София считалась женским выражением божественного. Она была священной невестой Логоса, и их считали неразделимыми. Когда Логос испускал творческий импульс (мысль), София его воплощала. Без нее творение было бы невозможно. Они считались двумя сторонами одной медали. Логос оставался далеко в мирах духа, формируя идеи творения. Но именно София принимала от него семя (мысль о творении). И именно она порождала реальность в мирах материи.

 

София была известна как Космическая Мать, и потому обладала таким же почетным местом, как Изида в Египте и другие Богини древних культур. С точки зрения учения о Софии, Мария, мать Йешуа, была ее инкарнацией. И через это воплощение слово (Логос) стало плотью (Йешуа). Появился Богочеловек. Но это не могло бы произойти без священного акта воплощения Софии в женщине. Только тогда Бог (Логос) смог инкарнировать, как мужчина (во чреве Софии/Марии).

 

Такое понимание было распространено среди раннехристианских теологов. И хотя многие их писания были уничтожены во тьме средних веков, некоторые из них все же дошли до нас.

Но в первые столетия существования христианства с женскими учениями, касающимися Софии, произошло нечто страшное. Мы видим направленные усилия по удалению любого ее следа из христианских религиозных трактатов и христианской мысли в целом.

 

Говоря метафорически, церковь подавила Луну со всеми ее темными таинствами. Богиня оказалась скрытой, укутанной покровами. Даже разговоры о ней считались ересью. Можно было лишиться жизни даже просто за произнесение ее имен.

Солнце было в зените. Существовал только Бог (Логос). Затем появилась загадочная Святая Троица – Отец, Сын и Святой Дух. София, или Мария, вовсе не упоминалась. В Троице не было ничего женского. Женскому началу было отведено низшее место.

И даже хуже, над ним насмехались. В официальной версии Книги Бытия, принятой патриархальной церковью, вина за падение человечества была полностью возложена на Еву. В конце концов, это она взяла яблоко у змея Сатаны. И одним этим действием она (женщина) подвергла проклятию все последующие поколения.

 

Но погодите. Есть ведь и другие версии мифа о сотворении мира. Унаследованная нами подвергшаяся цензуре версия – только одна из них. По описанию гностиков, змей был положительным персонажем. Он пытался помочь Адаму и Еве спастись от тирании ревнивого Бога (Иеговы). По этой версии змей просто открыл дорогу к божественным способностям сознания, по праву являвшимся частью наследства Адама и Евы.

 

Для тех, кто не знает, кто такие гностики, я скажу, что это была длинная череда просветленных, чьи традиции, в разных формах, тянулись от самого Древнего Египта, а то и ранее. Они верили в силу прямого откровения без необходимости посредника (священника). Конечно, это мешало политическим и финансовым притязаниям церкви, поэтому гностики были объявлены еретиками, их сажали в тюрьмы и казнили.

 

С точки зрения гностиков Ева была героиней, через акт принятия яблока поднявшей человечество ближе к его богоподобным качествам. Однако в версии мифа, распространяемой церковью, она была слабой и проклятой за то, что обманом заставила своего партнера принять что-то от Сатаны.

 

У мифов есть сила. Они вплетаются в ткань культуры и окрашивают ее верования и подходы. Из-за официально принятой версии Творения женщины сильно пострадали как темные и опасные создания Луны, по своей природе якшающиеся со злом. Только почитайте бредни средневековых ученых и теологов, оправдывающих охоту на ведьм и другие нападки на женщин. Это разжигающее рознь безумие даже распространилось в новые колонии во время сайлемской охоты на ведьм в 17-м веке.

Но я думаю, что вред излишне обращенного к Солнцу христианского мифа распространяется гораздо дальше, чем клеймление женщин как порождений зла. От этого страдает все общество, включая мужчин, и вот почему.

 

Из-за того, что мы отсекли себя от женского начала (материи), западную культуру последние два тысячелетия разъедает серьезный недуг.

Мы стремимся к мирам духа (небесам), отмахиваясь от опыта этого мира. Мы противопоставляем небо и землю. В конце концов, земля же нечиста. Мы здесь только потому, что лишены благодати. Если мы и правда рождены в грехе, то все, что следует за рождением – ложь. Правда находится выше нас, а не здесь, среди нас.

Миф современной культуры отрицает выражение духа через опыт, переживаемый на земле. Так что, казалось бы, можно насиловать и использовать землю, вовсе о ней не заботясь. На мифологическом уровне земля – это женское начало. А женщин, в конце концов, можно просто использовать.

 

Опасность такого заблуждения в том, что, разграбляя нашу Мать-Землю (Гайю), мы уничтожаем экологические корни, поддерживающие нас. И биологические науки полны грозных предупреждений об истощении нашей экосистемы.

Понимаем ли мы, что уничтожение многих видов животных и растений, происходящее с ужасающей скоростью, грозит и нашему собственному выживанию? Нет! Мы выше всего этого. Мы считаем себя венцом творения, царями природы с данным Богом правом покорять и править ею по своему усмотрению.

Мысль о том, что у других форм жизни может быть своя воля, не менее важная, чем наша, просто не приходит нам в голову. Идея о равноправном сосуществовании между нами и другими формами жизни вряд ли является частью нашего массового сознания. Это потому, что мы не видим все формы жизни как выражение духа. На бессознательном уровне мы разделяем их. Есть жизнь, и есть дух. Земля и небо не встречаются. На мифологическом уровне многие считают землю неким переходным этапом, экзаменом, чтобы проверить, достойны ли они вечной жизни в раю или вечного ада в глубине – чего же еще – земли!

 

Подобное кояаникатци (термин хопи для состояния дисбаланса с миром) может уничтожить нашу цивилизацию. Если мы хотим выжить, нам необходимо вернуться к состоянию баланса. С мифологической точки зрения, в нашем сознании должна быть раскрыта луна. Женский принцип должен вернуться на свое исконное место со-творца, не как доминирующая сила и не как подчиненная сила, а как равноправная сила.

Все это возвращает меня к личной истории одной женщины, которую вам предстоит прочесть. Почему же это так важно?

 

Во-первых, я считаю, что все это восходит к унаследованным нами искаженным духовным принципам. Если наша жизнь, как воплощенной души, греховна (уже только потому, что мы находимся в теле), то наши переживания несут отпечаток психологического дискомфорта. В конце концов, они же земные, а не духовные.

И все же в балансе духа и материи оба они ценны. Как сияющие видения духовного мира, так и запачканные землей переживания жизни в теле воспринимаются как по природе своей священные. Развешивание белья может быть таким же просветляющим, как чтение Писаний.

Вопрос в том, как к этому относиться.

 

Однажды кто-то спросил меня, что значит «Возвращение Божественной Матери». Я подозреваю, что это значит много разных вещей, многие из которых мы не поймем, пока не продвинемся в этом процессе достаточно далеко. Но мне кажется, что оно принесет с собой по крайней мере одну перемену в культуре. Мы признаем, что наша жизнь на земле и все ее переживания – это выражения духа в материи; не бой между этими двумя началами, а священная свадьба.

Эта священная свадьба духа и материи иногда называется Opus Magnum, или Великий Труд. Это альфа и омега, когда дух (Логос) нисходит в материю (благодаря Софии) и возвращается к самому себе измененным.

Наша жизнь формируется в алхимическом горне жизненного опыта. Для тех из нас, кто по собственной воле решает взять на себя Великий Труд достижения просветления, жизненный опыт может стать великим учителем.

 

Вскоре вы прочтете историю одной женщины. У нее есть что-то общее со всеми женщинами, взявшими на себя Великий Труд достижения просветления в наше время. Возвращение женскому началу его почетного места в нашей культуре начинается с того, что женщины начнут уважать самих себя и свои истории.

Конец боли и лжи последних двух тысячелетий становится немного ближе каждый раз, когда какая-то женщина возвращает себе свою силу. Возвращение Софии становится немного ближе каждый раз, когда мужчина проявляет уважение к женщинам в своей жизни, а также к женскому началу внутри себя.

Те из нас, кто старается жить в этом понимании, сами являются частью возвращения Космической Матери. Мы – луна, сбрасывающая покровы, балансируя солнце, мы – восстановление баланса между женским и мужским началом.

Да соединятся небо и земля в это время, в наше время.

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЖУДИ К ИСТОРИИ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ

 

В первый вечер, когда появилась Мария Магдалина, ее силу и мощь можно было ощутить так же ясно, как услышать ее слова, и это ощущение не пропадало на протяжении всего процесса. Она никогда не запиналась. Ее слова были тщательно подобраны еще до того, как она их произносила, и она говорила авторитетно и уверенно. Она пришла, чтобы сделать дело – рассказать правду, а затем вернуться домой, в то место, которое мы называем раем, а она называет «местом в душе», где она вечно покоится со своим Возлюбленным, Йешуа.

Ее присутствие было самым мощным из всего, что мне доводилось переживать, и с ее первых слов я была глубоко тронута, а мое сознание было сильно изменено. Я печатала то, что она диктовала, сидя на кровати, положив компьютер на подушку, и мои руки дрожали от возбуждения и страха, что я могу что-то записать неверно.

Уходя тем первым вечером, после того, как она передала свою информацию, она обратилась ко мне.

 

Я ощутила явственный переход на личные темы, и она сказала мне почти интимно:

– Я согласилась рассказать свою историю из-за тебя, потому что ты ощущаешь важность взаимоотношений, Священного Союза. И Метатрон просил, чтобы я рассказала тебе свою историю.

В последующих диктовках самого «Манускрипта» она сказала, что Изида просила ее рассказать свою историю в это «начало конца времен».

Позже мы спросили Магдалину, как лучше всего преподнести эту информацию, учитывая формат книги.

Ее «Манускрипт» компактен. В нем нет лишних слов. Она не говорит до бесконечности. Она явно хочет дать только необходимую кодированную информацию для пробуждения памяти, и те немногие, кто к этому готов, услышат ее.

Но все, что вам нужно знать, все тайны, находятся на немногих страницах ее текста.

 

Том решил, что важно добавить к этому обзор и заполнить некоторые пробелы, и он вполне подходит для этой роли. Он один из самых подкованных и эрудированных существ на этой Земле в наше время во всем, что касается внутренней алхимии и различных ее источников, ведь это дело всей его жизни.

А я? Почему я здесь? Почему мне выпала честь занимать место и писать для вас эти слова? Что я изучала всю свою жизнь?

Взаимоотношения. А эта книга – о Священном Союзе и внутренней силе и таинствах женского начала.

Так что, когда мы вновь и вновь спрашивали о формате этой книги, она отвечала, что я должна написать свою историю. Я спорила и избегала этого, пока книга не оказалась готовой к печати, и только моя часть задерживала публикацию «Манускрипта». Давление нарастало. Я начинала работу снова и снова. Я писала и переписывала. Я добавляла части и вырывала отрывки, все еще чувствуя себя недостойной прибавить что-либо ценное к великолепному документу, к правде, рассказанной Магдалиной.

 

Я изложила свою историю, через пустыни и горы, через пургу и закаты, которые заставят ваше сердце гореть ясным пламенем. Я начала этот процесс под ее руководством на островке Оудиш недалеко от Мальты. Я боролась с этим на юге Франции и на Кикладах, на греческом острове Парос. Я удаляла и добавляла детали, как вы добавляете ингредиенты в суп. Слишком много соли. Добавить немного сахара. Слишком много драмы и жестокости. Добавить юмор, который всегда дает жизнь.

И все равно я не собиралась включать это в книгу. Я все еще сомневаюсь в необходимости этого и опасаюсь вашей критики. Однажды Том сказал мне:

– Разве ты не должна работать над «Манускриптом Магдалины»?

Я сказала:

– Я этого не понимаю. Я не собираюсь включать в него историю моей жизни. Что люди подумают о моих намерениях?

Он протянул мне только что пришедшую открытку. На ней было написано:

Пожалуйста, напиши свою историю и включи ее в «Манускрипт». Написав свою историю, ты напишешь и мою историю. Ты пишешь это не ради себя. Ты пишешь это для всех нас.

 

Итак, взвалив себе на плечи все мои недостатки и страхи, я выполняю просьбу Богини.

В первой части содержится моя история. Дневниковые записи в конце показывают кое-что из того, через что я прошла в «процессе» приема ее информации, а также «помехи для полета», которые мы испытали, живя с этими материалами, ведь они, как и следовало ожидать, подняли на поверхность все мои нерешенные проблемы в отношениях.

В моем случае, это ревность, страх быть брошенной, страх измены, а также общее и всепроникающее чувство, что я ничего не стою. А чтобы создать для этой информации верный контекст, мне было необходимо рассказать вам свою историю, как Метатрон, мой возлюбленный советник, уже много лет мне рекомендовал.

Так что я пишу это для Магдалины, для Хаторов, для Изиды, для Метатрона, для всех моих дочерей, а также для Тома – который играет на гитаре и пишет песни – потому что он осмелился пересечь темную, влажную и опасную пропасть перед порталом женского начала, чтобы рискнуть попросить меня танцевать с ним в Священном Союзе, в Чаше Святого Грааля.

 

 

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ

 

Жизнь выплюнула меня из чрева матери не на подставленные ждущие руки, а на холодный пол – во время родов за ней никто не ухаживал. Мы с матерью разделили это переживание в небольшом дощатом домике в Аппалачах, у железной дороги в Пеннингтон Гэп, штат Виргиния. При рождении меня назвали Филлис Элизабет Цайон, изначально Сайон.

Вскоре я попала в совсем другую атмосферу – моя биологическая мать ушла из дому со мной и моими старшими братьями и сестрой, спасаясь от жестокого мужа в поисках своей мечты.

Она хотела стать певицей кантри. Так что, когда мне было около месяца от роду, а мой отец был на работе, она погрузила нас в автобус, и мы поехали через весь штат в центральную южную Виргинию, где она оставила нас у своих родителей, отправившись искать себе работу певицы.

Но жизнь выкинула очередной фортель, и вскоре после нашего появления дедушку придавило трактором, когда он попытался въехать на холм не с той стороны. Мой старший брат рассказал мне эту историю всего несколько лет назад, когда мы, наконец, нашли друг друга. Он был рядом с трактором и помчался в дом за помощью. Он помнит, как бабушка бежала со своим большим черным саквояжем медсестры. Она вынула огромный шприц и наполнила его морфием. Брат смотрел, как она сначала брызнула жидкостью в воздух, а потом вколола шприц деду. Потом она попыталась поднять с него трактор, но только сорвала себе спину.

Мой дед умер под трактором, а бабушка никогда больше не смогла ходить.

Я так и не узнала этих людей. Когда разыгрывалась эта драма, я была младенцем, и меня оставили в доме, пока жизнь и смерть призывали к себе тех, кем хотели владеть в тот момент. Нас раздали на все четыре стороны, как ураган раскидывает сухие листья.

Я оказалась в мотеле-ресторане какой-то дальней родственницы, пока семья впопыхах искала, кто бы согласился приютить младенца. На табачных плантациях Виргинии в те годы не было агентств по усыновлению, и я подозреваю, что все старались по возможности прокормить хотя бы своих детей.

Так я была «отдана на откуп» (как поступали с табаком на плантациях, где я росла), и меня воспитала инкарнация самой Королевы Виктории – непоколебимая и суровая женщина, школьная учительница, которая не могла сама иметь детей. На этом апокалиптическом перекрестке судеб мне было еще далеко до одного года, но я уже заработала новое не менее напыщенное имя – Джуди Ли Поп.

 

Руби Картер Поп сильно меня любила; в этом сомневаться не приходится. Ее жизнь, а значит и жизнь ее мужа, ставшего мне отцом, вертелась вокруг ее церкви, ее семьи, ее учеников... и удержания меня в узде.

Но ее Бог был страшным и ревнивым существом, которое я терпеть не могла. Поэтому, как только я стала достаточно взрослой, чтобы задавать вопросы и сомневаться (что у меня случилось очень рано) мы начали ссориться.

Я росла почти без друзей, бродя по табачным полям Пидмонта с сенбернаром и взятым напрокат конем. Почти всю мою одежду Руби шила из мешков для муки; сама она никогда не делала ничего, кроме работы и самопожертвования. Таковы были мои модели в жизни.

Ах да, и осуждение. В Виргинии очень многое осуждают.

Мы были очень бедны, хотя я подозреваю, что в сравнении с беднотой округа Брунсвик штата Виргиния мы относились к среднему классу.

У моего отца был сельский магазин, обслуживавший в основном невероятно нищие чернокожие семьи, жившие в округе. Я помню одну босую женщину, которая приходила туда каждый день. Она носила свой единственный чулок на голове, съедала одну жестянку сардин и выпивала одну бутылку «липисиновой» газировки в день. Тогда мне не приходило в голову, что это все, чем она питалась. Мне также не приходило в голову, что она никогда не платила. Вместо чеков отец выписывал маленькие бумажки.

Он умер, когда мне исполнилось 18 лет, и я обнаружила коробки этих неоплаченных счетов на общую сумму более 20.000$, в те дни это была безумная сумма для долга. Видимо, он просто кормил половину Роулингса, штат Виргиния, и никому ничего не говорил.

 

Я выросла, учась в развилке грушевого дерева. Моими учителями были голос ветра и шепот в лесу. Я сама смастерила лук и стрелы, а когда мне предложили покататься на соседском коне, я стала уезжать из дому на несколько часов каждый день в поисках чего-то. Не знаю, чего именно.

Я никогда не брала уроков верховой езды. Меня учил конь. Любой мог разобраться, как пользоваться седлом и уздечкой. А когда при первой попытке седло вместе со мной съехало ему под брюхо, я провела с ним беседу о том, что надо выдыхать, когда я затягиваю подпруги. Мне приходилось проводить с ним такие беседы довольно часто, но это сработало.

А когда однажды его уши встали торчком при виде ствола упавшего дерева в поле, я поняла, чего он хочет.

Он хотел летать.

И мы перелетели через это бревно. Я пригнулась к его шее; мне это показалось логичным. Он взял барьер; я просто должна была лететь вместе с ним. После этого ничто не могло нас остановить. Мы переправлялись через реки и скакали по самой середине ручьев. Мы бродили целыми милями в густых лесах и носились галопом по полям и лугам, а если на нашем пути стояло препятствие, мы легко перепрыгивали через него.

Никто никогда не знал, куда я ездила на этом коне. В те времена можно было путешествовать несколько дней и не встретить ни одной живой души, если знать, куда идти лесами и тропами округа Брунсвик.

Конечно, я лгала своей матери; она не позволила бы мне покинуть двор, если бы не тщательно продуманные враки, которые очень рано стали для меня жизненно необходимыми. Она возражала против всего на свете. Для нее почти все в жизни было либо греховным, либо опасным.

Я никогда не ходила на празднование чьего-то дня рождения и никогда не оставалась ночевать у подруг. Никто никогда не приходил ночевать ко мне. Это были фантазии, в которых люди жили по телевизору. Я и понятия не имела, что кто-то жил так на самом деле.

Моя приемная мать выбирала мне одежду и каждый день говорила мне, что сегодня надеть в школу, даже когда я стала почти взрослой. Если в июне я надевала платье без рукавов, она говорила, что я замерзну, и добавляла слои. Если в январе я надевала свитер, она говорила, что мне будет жарко, и заставляла снять его. Конечным результатом такого контроля было то, что я не имела понятия, чего я хочу и что чувствую. Мне не позволялось встречаться с парнями до 17-ти лет, и даже тогда она с каменным лицом сидела у окна и ждала моего возвращения, чтобы проверить, как я выгляжу – наверное, чтобы убедиться, что я не узнала ненароком чего-нибудь греховного.

 

Однажды у парня, провожавшего меня до дому, рубашка оказалась плохо заправленной в брюки. Мне было навсегда запрещено с ним встречаться. Кажется, я была все еще влюблена в него десять лет спустя, когда мы встретились снова и освободили друг друга от фантазий, которые каждый из нас по-своему хранил все эти годы из-за того, что нам не дали времени друг для друга.

Мои отец и мать спали в отдельных двуспальных кроватях в одной спальне. Я спала с матерью до самого отъезда в колледж. В другой спальне спала моя бабушка. Руби под самыми разными предлогами отказывалась закончить постройку комнаты на втором этаже. Таким образом она ухитрялась контролировать даже то, как я сплю. К тому же так ей не приходилось спать с моим отцом.

– Перестань вертеться, – говорила она мне, когда я слишком часто переворачивалась. – Лежи спокойно.

 

Летом время тянулось бесконечно, все было пропитано теплой застойной влажностью. Я часами лежала без сна из-за жары, не имея возможности пошевелиться, и только мой ум мог перемещаться свободно. Зимой я лежала под грузом стопок старинных лоскутных одеял, не шевелясь из-за давящего веса жестких покрывал времен Гражданской войны, державших меня в ловушке, наполнявших меня своими видениями, и все же не согревавших глухими зимами Виргинии.

Но у меня были музыка, и танцы, и лес, учивший меня танцевать на его обнаженной коже босиком, пока я не смогла вальсировать по подлеску, не издавая ни звука. У меня был конь напрокат, любимый сенбернар по кличке Мики, учитель в ветвях груши, маленький друг в цветке джек-на-амвоне и подружка в венерином башмачке.

Это были советники моего детства.

 

Был один урок, который я никогда не забуду, и который теперь сбывается, как пророчество, в моей жизни. Насколько я помню, это был мой первый урок в развилке груши, куда я забиралась каждый день в течение многих лет, слушая «слова без голоса» (как я это называла).

Мне было сказано, что почти все возможные в жизни переживания приключатся со мной, чтобы я в конце концов смогла понять и сострадать переживаниям других людей. Мне также было сказано, что однажды, когда я буду полна этими жизненными переживаниями, мой голос будет путешествовать по миру, делясь тем, чему я научилась, и что мои слова окажут огромное влияние, но только тогда, когда это уже не будет для меня важным.

Мне также было сказано, что где-то в мире есть другая часть меня, и что однажды я встречу «пару своего существа», и что мы будем работать вместе, что я не буду «вставать по утрам и идти на работу», как другие люди. Мне было сказано, что он – часть моей души, и что наша работа вместе окажет мощное позитивное влияние на мир. В принципе, это то, чем я хочу поделиться из своих воспоминаний.

Было и еще одно раннее озарение, которое я ясно помню.

Я знала, что тайны вселенной хранятся в физическом контакте, возможном между мужчиной и женщиной, когда они по-настоящему любят друг друга. Я знала, что любовь – это величайший из всех возможных даров. Я знала, что есть место, дорога к которому открывается только через ворота физического опыта, и что этой дорогой прошли лишь немногие. Я знала, что именно поэтому церковь называет секс постыдным, а государства насаждают правила и законы, управляющие тем, что они называют «браком», и вообще вся эта тема является табу в этот период развития цивилизации.

Я подозревала, что Змей не был злым, я знала, что Ева была гениальна, желая дополнительных знаний, и что совершенно нелогично, чтобы любящий Бог, создавший нас, не хотел, чтобы мы узнали все. Я подозревала, что, если и есть такая зверюга, как дьявол, то ему умнее всего было бы спрятаться в самой церкви!

Я знала, что глубочайшие тайны были связаны с любовью, с тем, что я теперь называю Священным Союзом. Я знала, что моя задача каким-то образом касалась раскрытия этих тайн.

Я также знала, что где-то там есть другая часть меня. И я начала его поиски, которые длились всю жизнь.

 

Мне показалось, что однажды я увидела его. Он смотрел в окно автобуса, медленно обгонявшего нас на Шоссе №1 по дороге в Петерсбург. На минуту автобус поравнялся с нашей машиной, и наши взгляды встретились. В этот момент мы соединились в каком-то священном месте, хотя нам было по восемь или десять лет, не помню точно. Пройдет сорок лет, прежде чем я снова прикоснусь к такому святому месту с мужчиной.

Я знала, что он играет на гитаре и поет, и что у него ангельский голос. Я всегда думала, что узнаю его голос, как только услышу.

 

* * * *

 

Размышляя о том, что сформировало мой характер, я вспоминаю случаи, заставившие меня сомневаться в истинности общепринятых авторитетов. Так, в церкви, куда меня заставляли ходить, я слышала воскресные проповеди о любви и неосуждении. Я слышала проповеди о том, что Богу все равно, что на тебе надето, что Он видит лишь то, что в твоем сердце. Но я постоянно слышала, как прихожане и проповедник обсуждают и осуждают друг друга, не успев даже выйти за дверь!

- Вы можете поверить, что она надела это в церковь? – слышали мои юные уши, в то время как я знала, что это вся одежда, имевшаяся у обсуждаемой нищенки. Тогда я могла видеть сердца, и я видела чистоту этой пожилой женщины, а они видели только одежду.

- Ну, вы же знаете, откуда она, верно? От нее не стоит ожидать ничего лучшего! Вся ее семья просто сброд. – Я не могла понять, как можно винить людей за действия их родителей или дальних родственников. Я помню, как мне говорили: «Всегда поступай хорошо со своей семьей. Родня – это все, что у тебя есть в жизни. Помни, что кровь гуще воды». Н-да. Странно говорить такое приемному ребенку, у которого нет кровной родни.

 

Я просто никогда не верила в то, что мне говорили окружающие люди. К тому же вокруг происходили необычные происшествия, заставлявшие меня искать ответы в других местах. Не помню, сколько мне было лет – наверное, восемь или девять. Я как раз легла в кровать летним вечером. Моя мать проверяла контрольные, а отец читал. Я помню, что как раз натянула простыню до подбородка, когда в комнате появилось сияние. Оно преодолевало тьму, создавая явственное свечение, объемную «влажность», от которой, казалось, даже воздух стал видимым, как молекулы влажного света. Во мне поднялся непредставимый страх, превосходивший мои самые буйные фантазии. У меня не было представления о мистических переживаниях, хотя теперь я уверена, что это было именно оно. В комнате возникли три огонька, по одному с каждой стороны кровати и один посередине, в ногах. Под центральным из них возникла фигура; казалось, она покачивалась, хотя теперь я понимаю, что это, наверное, была пульсация.

Я застыла, не имея возможности пошевелиться, и это еще усугубило мой страх. Я сказала себе, что, если двину хотя бы фалангой пальца, то смогу разбить это жуткое наваждение, и сосредоточила всю свою энергию на том, чтобы пошевелить пальцем. Это было невозможно. Тогда я попыталась сосредоточиться на горле, чтобы крикнуть и позвать на помощь. Но я не могла издать ни звука. Я думала, что наверняка умру на месте, так и не пошевелившись. Мой отец прошел по коридору в сторону спальни; я знала, что, если он войдет, наваждение прекратится, и послала ему все возможные мысли о том, что надо войти в комнату. Но он остановился у двери, как будто что-то забыл, развернулся и ушел. Я знала, что эти «огни», чем бы они ни были, заставили его передумать, и поняла, что умру.

 

Я не знаю, как долго длилось это наваждение, но постепенно огни вокруг кровати начали тускнеть. Пульсация центральной фигуры замедлялась прямо пропорционально ослаблению сияния. Огни по бокам кровати исчезли одновременно, раз! – и я осталась очарованной только одним центральным огоньком над покачивающейся фигурой. Очень медленно покачивание замедлилось, а свет одновременно тускнел. Под конец меня держало лишь неподвижное видение, бесформенная сущность под единственным тусклым огоньком. Так же неожиданно, как все началось, одновременно исчезла и фигура, и огонек, и я смогла вскочить и помчаться по коридору. Я бросилась на стул, цепляясь за него, как за соломинку, и рассказала матери, что со мной произошло. Я отказалась вернуться в постель, хотя в конце концов усталость взяла свое.

 

Утром нам позвонила тетя и сказала, что ее пожилая свекровь скончалась как раз тогда, когда меня посетило странное видение, и так в нашей семье появилась легенда, что Двоюродная Бабушка Такая-То посетила меня после смерти. Мое единственное воспоминание о ней – что она сидела в кресле-качалке и медленно раскачивалась взад-вперед. Возможно, это и была она, хотя я предпочитаю объяснение Метатрона. Он говорит, что это была инициация, данная мне тремя Мастерами из других измерений, и что ее могли мне дать только после того, как я наконец решила остаться в теле; хотя, если Метатрон прав, это решение позже неоднократно подвергалось сомнениям.

 

Наверное из-за того, что Руби так много лет не позволяла мне соприкасаться с реальной жизнью, я бросилась в нее головой вперед, когда мой отец умер, и в 18 лет уехала в колледж. Тут у меня явно начались те «переживания», о которых говорил голос. Я влюблялась и расходилась с такой же частотой, как учащийся ходить карапуз шлепается попкой на пол. Я жаждала любви, жаждала прикосновения, жаждала страсти. И учащийся любить «карапуз» удачно шлепался на попку, пока однажды вечером парень, с которым у меня было свидание, не отказался везти меня домой.

Я помню испуг, когда он проехал мимо моей улицы и свернул в темный переулок, где была его квартира. Его намерения стали ясны, когда он вывернул мне руку, заставив войти в его квартиру. Когда внутри он на мгновение отвернулся, я убежала, спасая свою жизнь. Он погнался за мной. На бегу мне пришлось выбирать между необходимостью оставаться в тени и попыткой позвонить. Телефонная будка была на свету, видимая для всех, кто гонится за перепуганной девушкой.

Я выбрала телефонную будку, надеясь позвонить в службу спасения, прежде чем он меня заметит. Но оказалось, что телефон сломан. А мой преследователь заметил меня. Я помчалась к берегу, с каждым шагом погружаясь по щиколотку в песок, теряя силы от бега по дюнам сквозь заросли осоки.

Но мне удалось сбежать.

 

Пройдя несколько миль вдоль побережья, я увидела при лунном свете приближающиеся фигуры, запаниковала и вернулась на шоссе, чтобы пройти последние пять миль до дома. Было самое темное время суток. Это была долгая ночь бегства и ужаса.

Рядом со мной притормозила машина, и голос сказал:

– Ты, наверное, сошла с ума, раз гуляешь тут посреди ночи. Что случилось? Давай я отвезу тебя домой. Ходить здесь вовсе не безопасно.

Я заглянула в машину и увидела довольно безопасное на вид лицо; я никогда раньше его не видела.

Наверное, я и правда сошла с ума. Потому что я села к нему в машину.

Он тут же разогнался до такой скорости, что выпрыгнуть из машины стало невозможно, вытащил нож, блестевший при лунном свете, и приставил его к моему горлу. Он уехал куда-то в глушь болот Дисмал, до самого конца дороги. Остаток ночи и рассвет прошли в мешанине крови, синяков и попыток сопротивляться, а свет луны играл на лезвии ножа.

Когда все кончилось, он отвез меня на ту самую улицу, куда я так старалась добраться той ночью, и высадил на углу.

Я несколько недель носила маску для фехтования, стыдясь своих порезов и синяков. Как будто девушка, пытавшаяся добраться до дома, сделала что-то, чтобы заслужить ужас этой ночи. В конце концов я обратилась в полицию, но тогда в Виргинии было принято печатать имена жертв изнасилования в местной прессе; я знала, что Королева Виктория узнает о случившемся, и не хотела навлечь на себя последствия этого. Мысли о ее обвинениях и воплях о грехе и вине давили и пугали меня больше, чем все происшествия той ночи.

 

Я закрыла эту дверь в своем сознании и страстно продолжила жить. Я пошла работать на радио, и в моей жизни начался период успеха, сопровождавший эмоциональные бури следующих 30-ти лет.

Я встретила красивого молодого человека, мы начали встречаться, и наши отношения становились все серьезнее. Он предложил мне выйти за него замуж. Я думала об этом, хотя уже тогда были знаки, на которые я не обратила внимания – признаки проблем в отношениях с ним и моих внутренних неурядиц. У меня начались проблемы с менструальным циклом, но все остальное, казалось, было в норме. Я игнорировала эти спонтанные неприятности и продолжала жить, как обычно. Наконец я обратилась к врачу. Сначала мне сказали, что у меня опухоль. Потом мне сказали, что я на седьмом месяце беременности.

Это не входило в мои планы. Видимо, потому, что мое детство вовсе не было приятным, я не собиралась рожать собственных детей.

Судя по тому, что я видела в детстве вокруг себя, дети мешали женщине нормально жить. Я считала, что женщины находятся в замкнутом круге самопожертвования; к тому же я была до смерти напугана стыдом и болью.

Я вышла замуж за красивого молодого человека. Вскоре после свадьбы я провела ужасную ночь, давая жизнь ребенку (как мне сказали, девочке). Мой врач частным образом нашел ей приемную семью, и я никогда ее не видела. Наверное, тогда это казалось единственным выходом. Я думала, что это самое лучшее решение при данных обстоятельствах. У меня не было ни копейки денег, и я считала, что ей будет лучше жить в семье, которая сможет ее содержать. Наверное, мое собственное детство с платьями, сшитыми из мешков из-под муки, и отсутствием каких-либо возможностей, было все еще слишком свежо в моей памяти. К тому же это был единственный способ сохранить это в тайне от Королевы Виктории и не дать знаменитой и благородной, хотя и нищей семье южан погрузиться в пучину позора.

 

Скрывая беременность, последние два месяца я просто не выходила из дому. Я с ранних лет научилась скрывать то, что не должно быть замечено, и стала в этом экспертом.

Мой красивый молодой муж оказался гомосексуалом, и, хотя он любил меня (насколько гомосексуал может любить женщину) я-то, в конце концов, оставалась женщиной.

Параллельно со всем этим я ухитрилась окончить колледж по специальности «музыка, драма и философия». Мне удалось случайно найти работу диск-жокея на радио (тогда женщинам впервые «разрешили» подобные радости), а там я быстро поняла силу рекламы. Затем я перешла на работу в одно из самых творческих рекламных агентств Северной Америки и очень скоро заняла в нем уважаемую и авторитетную позицию, несмотря на то, что это все еще был «мир мужчин». Я получала призы и награды, и моя работа высоко оплачивалась. У меня было «волшебное прикосновение», оборачивавшееся высокой прибылью для моих клиентов, и я любила свое дело.

 

Наверное, можно сказать, что я жила двойной жизнью. Мои дни были полны постановкой телерекламы, планированием кампаний, сочинением текстов для радио, организацией места в прессе и переговорами с клиентами и их представителями. Мой ареал обитания распространялся от студии до зала заседаний совета директоров. Я была редкой птицей, в равной степени владея и творческой, и деловой сторонами работы. Казалось, у меня почти экстрасенсорные способности к рекламе. Узнав душу клиента, я могла «видеть», как бизнес или товар «истекает» из его души; с такой же легкостью я видела, что было необходимо для создания верного имиджа и правильной подачи информации. Потом я могла написать или создать дизайн рекламы, не важно, была ли это аудио-, видео- или печатная продукция. К моему собственному удивлению оказалось, что я с такой же легкостью «чувствую» бюджет рекламной кампании и могу удержать в голове сложнейшие схемы распространения ее через СМИ. Я увлеченно решала мысленные кроссворды, в которых демография зрителей/слушателей/читателей пересекалась со словами лозунга или изображением, влияющим на определенную часть рынка, гарантируя высокие продажи.

 

Но мои ночи были вовсе не так успешны. Мы с мужем хорошо смотрелись вместе. Мы купили слишком шикарный дом, как и следует поступать молодым яппи. Это было «Испанское Поместье» с камином, выложенным плиткой ручной росписи и лепными украшениями. На заднем дворе был фонтан. Выложенное мрамором фойе простиралось на сорок футов к подножию лестницы, которая могла бы быть декорацией к «Унесенным ветром». В доме была даже лестница для прислуги. Конечно, никакой прислуги у нас не было, и вечера проходили в попытках поддержать чистоту черно-белых мраморных плит пола в фойе. Крыша текла и требовала ремонта, а кухня не соответствовала даже стандартам XIX века, не говоря уже о XX. Иллюзия была великолепной, но готовить там было невозможно. Так что после рабочего дня я вместе с мужем занималась ремонтом нашего дома. У нас была масса вечеринок. Он обожал вечеринки. Меня же всегда беспокоило, в кого он влюбится этой ночью. Его депрессия только ухудшалась, когда он пил, и я знала, что наш брак – такая же иллюзия, как Испанское Поместье.

 

Но никогда не знаешь, какая капля переполнит чашу терпения. Однажды утром, по дороге на работу, я вприпрыжку неслась по тотуару к своей машине, стараясь радоваться своему темно-зеленому «бьюику-электре». Он хорошо смотрелся на солнце и нравился моим клиентам, хотя я все еще мечтала о своем старом «MG».

На обочине у крыла моей машины сидел строительный рабочий. Я не обратила на него внимания, обошла машину с другой стороны – и отпрыгнула в ужасе. Бок машины со стороны водителя срезало, как будто гигант перепутал мое авто с жестянкой зеленого горошка. Я стояла и таращилась на машину с открытым ртом. Строительный рабочий встал, прижимая каску к груди, как бы в знак уважения к моей почившей в бозе машине.

– Мой кран для сноса зданий перевозили на место работы, и при повороте он просто соскочил с платформы и сделал это с вашей машиной. На нем был нож вместо шара. Меня оставили ждать прихода хозяина.

 

Я не знаю, почему я сломалась именно тогда. Но именно в тот момент я поняла, что мне необходимы перемены. Я добралась до работы, и меня позвали в кабинет президента фирмы. Он сообщил, что покидает рекламный бизнес и через месяц закроет контору. Я работала там пять лет и обожала свою работу. Я была автором текстов и творческих идей. Я делала радио- и телерекламу, планировала кампании и распределяла огромные бюджеты своих клиентов. Эти люди стали для меня той семьей, которой я никогда раньше не знала.

Меня снова отдали на удочерение.

 

Когда вечером я вернулась домой, моего мужа «эмоционально не было дома» – он предпочитал мне бокал спиртного и несколько кубиков льда. И тут я сломалась.

Женщины ведут ректорактивный учет. Мужчины стирают свои плохие оценки в конце каждого дня. Так что для меня прошло пять лет, и мой фитиль почти догорел; это был миллионный раз, когда муж не оказал мне никакой помощи. Он посчитал, что в тот день еще не сделал ничего плохого. К тому же до сих пор это всегда сходило ему с рук.

Напиваясь, он всегда угрожал покончить с собой, а я прятала ключи от его машины и умоляла его прийти в себя, что, как правило, значило, что мы не будем спать всю ночь, обсуждая глубину его внутренних бурь, а потом он отпразднует это, надраив мрамор в фойе или выколотив мебель. Но это был неудачный день, и тем вечером я стала новой женщиной. На сей раз я бросила ему ключи от машины, посоветовав поехать покататься, предпочтительно по короткому пирсу, упаковала свой чемодан и ушла. Я оставила ему Испанское Поместье на озере, старинную мебель, статую Давида и «слегка» попорченный «бьюик-электру».

 

К счастью, я создала себе хорошую репутацию в мире рекламы, и скоро мне предложили работу на телевидении. В тот день, когда я подписала контракт с телеканалом, вся его верхушка уволилась, оставив меня единственным человеком с правом принятия решений. Так вышло, что в течение года я руководила телеканалом. Я «наткнулась» на работу на радио по случайности и наглости, получила чудесное образование, провела пять лет в одном из лучших рекламных агентств, а теперь судьба очень мило дополнила мое резюме.

У судьбы нашлось для меня несколько сюрпризов и в личной жизни. На одном коктейле я заметила самого красивого мужчину из всех, кого я видела в жизни. Решив, что его эгоизм наверняка превосходит его красоту и не полагаясь более на красивых молодых мужчин, я провела вечер, стараясь оказаться в противоположном от него углу комнаты, решив ни за что с ним не сталкиваться. Я пережила весь прием, ни разу с ним не встретившись, но когда дело дошло до ужина, меня посадили за стол как раз напротив него.

В конце концов я привезла его домой, и позже мы поженились. Нам было очень комфортно вдвоем. Он был интеллектуалом, поразительно честным, глубоко травмированным переживаниями детства – но с кем из нас этого не было.

 

Я не осознавала «направляющие», вживленные в меня в детстве, и вступила в фазу «ты должна быть щедрее, умнее, красивее, сексапильнее, добрее, забавнее и талантливее всех вокруг, чтобы быть равной и достойной жизни». А это значит, что женщина собирается стать Супервуман, а также потенциальной жертвой.

В то время я иногда замещала ведущего ночной радиопередачи, и я помню случай, который многое предсказал, но его смысл стал понятен мне только 20 лет спустя. Ведущий этого ток-шоу был консерватором, а я, естественно, считала себя либеральной. Мне доставляло радость «расширять мировоззрение» его слушателей, когда передачу вела я.

Однажды ночью я решила обсудить очень спорный правовой вопрос. Это был судебный процесс из соседнего штата, во время разбора которого чернокожую женщину посадили в тюрьму как пособницу при краже. Ее приятель что-то украл в то время, как она была в машине. Ночью белый охранник вошел в ее камеру в тюрьме и изнасиловал ее. Во время изнасилования она ухитрилась вынуть у него из-за пояса нож, ударить его и сбежать. Он умер со спущенными штанами, а стены камеры были забрызганы его спермой. Она сбежала в другой штат, опасаясь южного правосудия, и был начат процесс выдачи, чтобы вернуть ее и судить по обвинению в убийстве.

Феминистки были шокированы. Расисты жаждали крови. Я просто рассказала своим слушателям о деталях дела, представив обе стороны конфликта, хотя признаюсь, что я сама, конечно же, склонялась к (как мне казалось) более просвещенной и гуманной точке зрения.

Я взяла интервью у местного судьи, задав ему пару правовых вопросов, а также у нескольких феминисток, чтобы услышать мнение защитников этой женщины. Когда передача закончилась, я переключила оборудование на автоматический режим, как обычно, проверила записи и закрыла станцию. Я вышла через боковую дверь, выключив за собой свет. Я была на станции одна, как всегда в столь поздний час. Выйдя на огромную парковку, я увидела там два ряда машин по обе стороны площадки, а посередине между ними - ряд полицейских автомобилей, не дававших им сойтись. В машинах справа были люди, приехавшие меня уничтожить. В машинах слева – те, кто приехал меня защищать. А полиция приехала навести порядок. Я проскользнула к своей машине, уехала домой и проплакала всю ночь. Как люди могут злиться на правду? И как они могут так меня ненавидеть? Я только проливала свет на мрачную истину. Почему же люди не хотят знать всей правды? Это был переломный момент в моей жизни на юге, где женщина не должна высказываться или задавать вопросов.

 

К рассвету до меня дошло, что я владею силой, которую не хочу иметь и которой не умею пользоваться. Я с грустью поняла, что я либо очень нравлюсь людям, либо совсем не нравлюсь. По какой-то причине среднего не дано. Этот случай указал мне на подобный эффект от моего голоса. Позже я узнала, что то же самое делают написанные мной тексты и даже просто мое присутствие.

Той ночью, как и многие годы после нее, мысль о подобном влиянии доставляла мне массу мучений. Я боялась силы и не хотела иметь к ней отношения. Я предпочитала, чтобы все меня любили, и искала только одобрения. Лишь спустя много лет, проплакав много ночей, я начала уважать и принимать эту силу как нечто, чем надо владеть и использовать, чтобы менять мир. Пройдут десятки лет, прежде чем я пойму, что люди, меняющие мир, как правило кого-то обижают. Те, кто хочет всем угодить, редко вызывают перемены.

Продвижение моего мужа на государственной службе привело нас в Вашингтон, и я открыла консалтинговый бизнес, используя все, чему научилась за годы, проведенные в рекламных агентствах.

 

Возможно, сказывалось влияние песка, сыплющегося в наших биологических часах, вечно отмеряя движение из будущего в прошлое, но мы с мужем начали подумывать о том, чтобы завести детей. В конце концов у нас появились две чудные дочурки. Но наша жизнь начала разваливаться, когда у нас стало меньше времени для себя. Сначала у Дженнифер началась аллергия на молоко, сою, все виды протеина и сахар. Пока я боролась с этим диагнозом, ища для нее какую-нибудь систему питания, у Адрианны началась серия воспалений уха, продолжавшаяся примерно до 12-ти лет. Ночи заполнились беготней из одной комнаты в другую, я носилась туда-сюда, сначала укачивая одну дочь, кричащую от боли, а потом на той стороне коридора беря на руки другую плачущую малышку.

Это были мои дни Супервуман, когда я спала примерно по четыре часа в сутки, с перерывами на кормление и плач, а потом целый день обслуживала клиентов. Мой рабочий кабинет был дома, и у меня была няня на полную ставку, а это значило, что я могла быть с одной дочерью, пока няня занималась второй. Так я могла быть с девочками, когда сроки работы не поджимали, и быть уверенной, что никто не причинит им вреда. Старшая, Дженнифер, буквально плакала большую часть времени из-за болей в животе; к тому же она не спала днем с десяти дней от роду. Она засыпала в слезах около полуночи, с плачем просыпалась в два часа ночи, потом снова – в четыре, и вставала насовсем в шесть утра каждый божий день. Младшая просто все время плакала, когда у нее было воспаление уха. На втором году жизни это случилось с ней 12 раз.

Посещая клиентов, я часто брала девочек и няню с собой, останавливаясь по пути на игровой площадке, в Детском музее или торговом центре. Так они могли играть, пока я была на деловом свидании.

Мы тогда жили вблизи Вашингтона, так что было даже логично (при том, как я катилась по жизни) что я попала в область политического консалтинга. Кажется, у меня и к этому был дар. Я относилась к политикам точно так же, как к производителям обуви. Это было довольно просто. Надо было понять, на чем «стоит» клиент, из чего сделана его «душа», и как это лучше всего обрисовать на рынке.

 

Занимаясь одной из предвыборных кампаний, я с болью осознала захватническую силу программы религиозных фанатиков правого толка. Явственные мрачные предзнаменования ужасали меня. Мой хрустальный шар предсказывал будущее с урезанными Конституционными Правами. Я видела ужасный грядущий мир, где царил тот тип сознания, рядом с которым я провела свое детство – узколобый, нетерпимый и невежественный. Я видела впереди цензуру и потерю гражданских свобод, и все это, прошу заметить, во имя Бога и добродетели. Перед лицом этого Всадника я чувствовала себя совершенно беспомощной – впрочем, это чувство царило и в других областях моей жизни. Я оказалась на спине коня, совершенно не похожего на коня из моего детства. Я вовсе не хотела попасть туда, куда скакал этот конь. Но я находилась в состоянии созерцания. Моя «кнопка действия» еще не была нажата.

 

Чем более требовательными становились дочери, тем отчужденнее был мой муж. Он уходил на работу около шести часов утра, а вернувшись в пять вечера долго принимал горячую ванну (чему я ужасно завидовала). Потом он исчезал либо в свой кабинет, либо в телевизор, и возвращался лишь несколько часов спустя. Я думаю, что пальцев на моих руках и ногах хватит, чтобы сосчитать, сколько раз он уложил девочек спать. Эмоционально он становился все холоднее, пока в один прекрасный день я не поняла, что он последний раз прикасался ко мне три года назад, а мне не разрешалось проявлять инициативу. Мои попытки поговорить об этом были бесплодными. Мои требования проконсультироваться привели нас к одному жалкому консультанту по вопросам семейной жизни, который мог бы довести до развода даже по уши влюбленных друг в друга людей. Я засыпа́ла в слезах почти каждую ночь, а мой муж этого даже не замечал.

Я помню, как однаджы я стояла в ногах кровати.

– Почему ты больше не прикасаешься ко мне? – спросила я, кусая губу и готовясь к его ответу.

– Ты мне больше не нравишься, – вот все, что он мне сказал. Он продолжил читать, а я продолжила занимать девочек, чтобы они его не беспокоили, как делала каждый вечер. Ему не нравилось слышать их плач.

 

Однако моя деловая жизнь была поразительно успешной, мы жили в хорошем городе и ездили на хорошей машине. У меня снова были восточные ковры и антиквариат! А девочки ходили в самый лучший детский сад и прошли экзамены Программы для одаренных детей, что было правилом этикета в Северной Виргинии для всех, кто хотел иметь преуспевающих малышей.

 

Потом начались посещения. Однажды я спала в своей постели и почувствовала палец, трогающий меня за руку. Я перевернулась и открыла глаза, ожидая увидеть Дженнифер, требующую внимания. Каково же было мое удивление, когда я никого там не увидела. Однако, когда я посмотрела на свою руку, то увидела, что на коже появляется выемка, совпадающая с ощущением, что кто-то трогает меня за руку. Я оглянулась и увидела в ногах кровати большую светящуюся фигуру, похожую по форме на человека, но без тела; это было просто сияющее пульсирующее присутствие. Оно протянуло сверкающий «палец» и «прошептало» мне: «Иди и пиши».

Я встала, пошла в свой кабинет и начала серию стихотворений, которые позже назвала «Фантомной Серией». В этих стихах я выражала свою жажду узнать, чье это присутствие. Это, несомненно, было мужское присутствие, и очень даже сексапильное. Я стремилась узнать, кто таким образом вошел в мою жизнь, напоминая, какой страсти не хватало в моем существовании.

«Я гналась за тобой по тропам времени. Через рождение и смерть, рождение и смерть. Ты зажигаешь меня, и я горю», - писала я ему.

 

Мое детское переживание с тремя огнями, посетившими меня однажды вечером, возбудило во мне сильный интерес к паранормальному. Я в довольно юном возрасте прочла книгу Эдгара Кейси и полностью приняла знание о реинкарнации и карме. Я чувствовала, что это верно; моя душа знала, что это правда, по крайней мере, для меня. Но довольно долго не происходило ничего такого, что могло бы так сильно меня изменить. После этих посещений, происходивших каждую ночь в течение девяти месяцев, я начала писать газетную колонку и углубилась в альтернативную духовность со все возрастающим упорством и рвением.

Ранее я интересовалась паранормальными явлениями, но теперь я начала размышлать о Боге; я знала, что это я.

Мой муж считал, что я сошла с ума.

 

Но посещения продолжались девять месяцев – достаточно долго, чтобы родить колонку в местной газете, которую я вела в течение последующих четырех лет. Одна из моих ранних заметок была о первом дне, когда Дженнифер пошла в детский сад. Используя свой опыт как метафору, я очень поэтично рассказывала о надеждах матери на счастливое будущее для ее ребенка.

Я помню, что там была строчка: «И пусть твои туфельки никогда не жмут». Только на первый взгляд это был рассказ о первом дне Дженнифер в детском саду; на самом деле статья была о детстве, жизни и утратах, и все это было вплетено в меланж красивых фраз. Там говорилось обо всех наших мечтах и надеждах на счастливое будущее для всех детей. И, уж не знаю почему, люди возненавидели меня за то, что я это написала. Редактор был моим другом и знал силу газетных рубрик. Он был в восторге от спора, который я вызвала, и открыто публиковал письма с выражениями ненависти ко мне.

Почему они ненавидели меня за заметку о том, как моя дочка пошла в садик, и о моих материнских мечтах и надеждах? Я читала и перечитывала ту статью, и по сей день чувствую, что она могла вызвать слезы, но не ненависть. Но я открыла газету через неделю после ее публикации, и там был целый разворот, полный гневных писем о том, что я написала. Я проплакала всю неделю. А еще через неделю в газете опубликовали столько же писем, хвалящих то, что я написала. Я снова столкнулась со своей старой проблемой – желанием всем понравиться. Почему они все не могли любить меня? Однажды я выписывала чек в бакалейной лавке, и продавец, узнав мое имя, сказал что-то о моей колонке, что заставило стоявшую за мной в очереди женщину сказать, как она меня ненавидит, а потом стоявшая за ней женщина сказала, как она меня обожает. Я выскользнула из лавки, пошла домой и снова расплакалась.

 

Я сказала себе, что, если моя пятилетняя дочь может повзрослеть и пойти в школу, я тоже могу повзрослеть. Взросление на тот момент означало для меня преодоление моего страха оказаться нежеланной или не получить одобрения. Это был все тот же старый страх быть брошенной, «почему никто меня не любит». И знаете что? Он не давал мне стать тем, кем я могла стать. Я знала, что, пока меня заботит, что думают другие, я не смогу полностью раскрыть свой потенциал. Я изводила всю свою энергию, пытаясь писать приятные вещи... быть приятной для своего мужа... удовлетворять своих детей... ублажать своих клиентов. У меня не оставалось сил на саму себя.

 

Моя жизнь – серия сходных событий. Сначала я случайно попадаю куда-то, а потом ломаюсь и ухожу. Наверное, я могла бы догадаться, что трещина в нашем браке стала достаточно велика, чтобы я в нее упала. Мы шли разными путями и встречались только изредка, на перекрестках. Но я не так легко сдаюсь, и я продолжала пытаться наладить жизнь или притворяться, что то, что я несчастлива, ничего не значит.

 

Однажды мы пошли поужинать с нашим другом, приехавшим в город по делам. Он всегда приглашал нас на ужин во время своих визитов, и в тот раз мы были в Джорджтауне во французском ресторане, где официанты разъезжали на роликах, а между переменами блюд впрыгивали на сцену и исполняли небольшие музыкальные номера. Я выпила, что для меня было необычно. Мне нужна только одна рюмка спиртного, чтобы стать очень веселой и очень пьяной. Я растаяла, вспомнив человека, в которого влюбилась и за которого вышла замуж, мужчину, к которому испытывала достаточно сильные чувства, чтобы родить от него детей. Я наклонилась и провела пальцами по его шее, погрузившись в сладкие мечты о чувственности. Он даже не обернулся, но, наверное, принял мои пальцы, ласкающие его, за насекомое, потому что шлепнул рукой по шее, как делают, желая прогнать назойливую муху.

Мне показалось, что мне залепили пощечину по сердцу. Почему-то это оказалось последней каплей, последним отказом в интимности из сотен полученных от него отказов. Я сломалась. Я встала и отдала ему ключи, чтобы он забрал машину (Бог свидетель, я не заслужила ее!) и вышла за дверь. У меня в кошельке было 25 центов, когда я остановила такси и попросила отвезти меня к банкомату, чтобы я смогла заплатить за 30 миль дороги до Рестона, где мы тогда жили. Водителем такси оказался иракский студент, работающий над своей кандидатской. Мы остановились, и по дороге я подобрала подругу. У нее была труба, я заехала домой за своим кларнетом, и мы сидели вместе на главной площади городка и играли, она на трубе, а я на кларнете. Водитель такси играл на табле и пел. Мы пели и играли блюзы на площади Лейк-Анна до самого восхода. Я пела о потерянной любви. Она пела о потерянной юности. Он пел об ужасах войны. Я до сих пор не знаю, почему никто не пожаловался в полицию.

 

Я хотела уехать следующим же вечером, но муж уговорил меня остаться на несколько недель, говоря, что мать с двумя маленькими детьми не должна уходить из дому на мороз. Он сказал, что, если я дам ему несколько недель, он найдет себе место. Но он так и не ушел. Позже я узнала, что его отец посоветовал ему остаться, боясь, что я могу сказать, что он меня бросил, и заявить свои права на дом. Ясно, что он совсем меня не знал. Я бросаю дома и антиквариат.

 

Я не заслуживаю, чтобы кто-то обо мне заботился. Я сама забочусь о себе. Неважно, как много я отдаю, как тяжело я работаю и как сильно я люблю, я все равно сирота, и так будет всегда. И, в конце концов, я просто женщина, а всем известно, что мы ничего не стоим. Мы не можем быть Святыми и Мистиками. Мы просто шлюхи. Мы можем только служить мужчине. То, что мы нужны, чтобы рожать детей – только временная важность, и вскоре даже в этом нас заменят пробирки и чашки Петри.

 

В результате я оставалась там еще почти полгода после этого происшествия, но сняла свое обручальное кольцо и больше не считала себя замужем. И я начала работать над своей духовностью, частью которой мой муж не хотел быть.

Я сняла домик на острове Чинкотиг и провела две недели одна, без часов и телефона. Это было мое первое приключение в одиночестве со времен прогулок по тропинкам Виргинии. Я впитывала его. Я пропитывалась им. Я купалась в нем. Я смаковала его. Я мыла им свое лицо и плескалась в нем, погружаясь в себя, помазываясь, как мирром, временем для размышлений.

Я подружилась с рыбаком, оставлявшим мне лучшее из своего дневного улова, и счастливо жила на одном большущем крабе, стакане красного вина и одном артишоке в день.

Бродя по побережью соседнего острова, Ассатига, я пережила событие из тех, которые меняют жизнь. Я начала диалог со «словами без голоса», который длился целых три дня, когда я ходила по пляжу в шторм. Этот «учитель», возникавший в моей голове, был самым вызывающим и мощным присутствием, испытанным мной на тот момент, и его сила поражала и приводила меня в смущение.

Эти «слова без голоса» учили меня иллюзорности совершенства, спектру света и нашему сотворению через него, когда мы упали в материю. Меня учили физике сознания и совершенству того, что кажется несовершенным.

Он (мне казалось, что присутствие мужское) учил меня физике родственных душ, тому, что мы начинаем путешествие в материю как единое пламя, разделяющееся затем на два, мужское и женское / позитивное и негативное, когда мы «падаем» через спектр света, чтобы попасть на этот электромагнитный план сознания. Он сказал мне, что эти два пламени почти никогда не оказываются даже на одном плане... что воссоединение этих двух огней происходит крайне редко и что, если оно произойдет раньше срока, прежде чем каждый закончит свою личную работу, они могут взорвать друг друга, настолько мощна магнитная энергия исходного пламени. И после всех этих предостережений голос сказал мне, что моя судьба – воссоединиться с моим исходным пламенем.

 

Искорка загорелась в сердце маленькой девочки, всегда верившей в настоящую любовь, всегда знавшей, что где-то в мире есть ее вторая половинка, и, хотя эту искорку разжигали с массой предупреждений и предостережений, мое сердце подпрыгнуло в груди от одной только возможности такого. Я посмотрела на свою жизнь и поняла, что для меня самым важным всегда были взаимоотношения. Это была моя работа. И, по правде говоря, я всегда искала эту «другую часть меня». И, если нам не стоило встречаться, не закончив своей личной работы, то мне надо поторопиться работать над собой. Вот как вышло, что я поклялась призывать всю свою неоконченную работу, чтобы быть готовой.

 

Эти три дня я шла сквозь злобный северо-восточный ветер, дувший на меня с завидным упорством и такой силой, что мне приходилось наклоняться, чтобы идти. Во время ходьбы я спорила с голосом Бога в моей голове, бранясь из-за несовпадений и причуд жизни и метафизики.

Один раз, после того как я страстно и долго спорила об одном вопросе, мне было велено поднять ракушку, лежавшую на моем пути. Она была треснутой и покрытой рачками, с жирным масляным пятном с одной стороны. То, что когда-то было жизнью, исчезло, и вместо него остались только паразиты, мусор и грязь. Небо в моей голове раскололось пополам, и какое-то неописуемое мгновение я видела правду. Я видела все. Я видела вращение космосов вокруг космосов, многослойные, многомерные миры-внутри-миров и уровни причинных связей.

Причины и совершенство были акробатами, способными изогнуться и принять любую форму, которая нужна им на данный момент. Все было совершенно. И даже понятие совершенства было ограничено. И это тоже было совершенным. Несовершенство было совершенным!

Я оставалась в этом блаженнстве... не знаю, как долго. Возможно, лишь секунды. Возможно, несколько часов. В конце концов, я шла навстречу штормовому ветру три дня подряд, от восхода солнца до восхода луны.

Я спросила: «Зачем все это?» - и Большой Альфи ответил.

 

Я вернулась на восходе четвертого дня и попросила дать мне способность записать то, чему меня научили, ведь раньше я никогда не слышала о таком общении. Мне было сказано, что мне придется «заработать эти слова», и что, когда я «приму их как свои» в своей жизни, я смогу получить все учение назад, но тогда оно будет исходить из моих уст и моего сердца и не будет простым повторением. Вот почему я могу рассказать эту историю, но все еще не могу целиком записать учение, данное мне ветром за те три дня.

Вернувшись домой, я более не могла быть прежней. Я кое-что увидела и изменилась.

Я любила своего мужа, но он не был способен любить себя, а я к тому моменту могла бы уже и выучить один из величайших уроков жизни. Невозможно любить кого-то настолько сильно, чтобы этот человек полюбил тебя. Если он не может любить себя, то, уж конечно, не может любить и тебя. Но я не поняла это в своем первом браке, как не поняла и со второй попытки. Вместо этого я годами по ночам лежала без сна рядом с ним и плакала, а он ни разу этого не заметил.

 

Проведя десять лет в ожидании перемены температуры, я решила, что он замерз навсегда и никогда не оттает, и ушла. Я достигла той точки своего роста, где выживание не могло компенсировать отсутствие эмоциональной свободы и правды. Я отказалась растить своих дочерей в атмосфере лжи, увековечивая «миф о мамочке и папочке», основанный на обоюдном согласии «оставаться вместе ради детей». Если он и был моей родственной душой, то сам он так не считал.

Меня позвал остров под северным небом и великий учитель в голосе ветра. Несколько месяцев спустя после моего переживания на Чинкотиге я увидела видеозапись, очень похожую на моего учителя в голосе ветра.

Так вышло, что я сложила вещи своих дочерей, закрыла свой бизнес, купила микроавтобус и снарядила его в путешествие. Я ехала на запад, чтобы записать учение этого великого Мастера и работать над своими незавершенными делами, чтобы быть готовой.

 

Я обожаю воспоминания об этом путешествии по стране с девочками шести и восьми лет. На ночь мы останавливались в кемпингах, и наш скромный старенький «фольксваген-вестфалия» прятался среди переоборудованных автобусов и шикарных «домов на колесах». Из нашего «черепашьего панциря» появлялись льняные скатерти и серебряная посуда, и в то время, как наши соседи ерзали на пластиковых стульях и напивались пивом перед своими «домами на колесах» за 200 тысяч долларов, мы завтракали «яйцами бенедикт» (изысканное блюдо – яйца всмятку с беконом и сыром – прим. перев.) и тостами с обрезанной корочкой и пили чай из серебряных подстаканников.

Я сидела в пруду под водопадом Подкова в Западной Виргинии, смеясь под струями теплой воды, в тот день, когда мой доклад был передан президенту и правительству в Белом доме. Я могла бы остаться дома и пойти туда, ради «славы», чтобы потом говорить: «Я была там», но я предпочла водопад. Было Четвертое июля 1986 года, и это казалось мне более подходящим утверждением свободы – сидеть под водопадом, а не в Овальном кабинете рейгановского Белого дома.

 

Моя первая в жизни мигрень случилась в Эльк-Крик, штат Кентукки. Голова раскалывалась, и я решила, что мне лучше не сидеть за рулем. После полудня мы остановились в кемпинге Эльк-Крик. Я выбирала место для парковки, а слепящая боль гнала меня в темноту, под одеяло. Мы припарковались рядом с деревянной вывеской «Стоянка Эльзы в Эльк-Крик». Здесь Эльза остановилась на все лето, развесив рождественские гирлянды и покрыв всю свою парковку искусственной травой. Вывеска указывала на место ее стоянки бесконечному потоку родственников и гостей.

Теряя сознание от боли, я успела заметить, как Дженни и Адрианна пошли за частокол, где Эльза устроила прием на садовом стуле, разбирая бобы в обществе своего чихуахуа.

Я очнулась несколько часов спустя, как будто во мне заменили электропроводку (как происходило и многие последующие годы после этих головных болей, выводивших меня из строя и тянувшихся, казалось, бесконечно долго). Я была в ужасе. Как долго я спала? Где девочки? Я собиралась не спускать с них глаз во время путешествия, наслушавшись ужасных историй о детях, исчезавших в кемпингах по дороге в туалет. Я раздвинула занавески на окне и позволила тусклому всету сумерек прикоснуться к моему оптическому нерву, только слегка морщась.

Девочки разбирали бобы вместе с Эльзой на соседней парковке.

«Боже, – подумала я. – Что она обо мне думает? Меня так долго не было, а девочки гуляли самостоятельно». Она была пожилой женщиной, а я научилась их бояться, потому что одна такая воспитывала меня саму.

 

Я выбралась за дверь и вошла в маленькую калитку под вывеской.

Девочки с восторгом встретили меня и просили Эльзу показать мне трюк, который умел делать ее чихуахуа. Эльза согласилась, и они послали песика «принести выпить». Клубочек белой шерсти помчался к трейлеру и выволок оттуда банку пива. Он яростно рычал и таскал банку туда и сюда по искусственной траве, колотя ею по садовым стульям, царапая и дергая за крышку, пока из нее не начало капать пиво. Тогда он радостно повалился на спину, взвалив банку себе на живот и ловя каждую каплю.

– Ну, – сказала мне Эльза, – девочки говорят, что ты везешь их на какой-то остров на севере, затерянный неизвестно где. У тебя есть важная причина, чтобы так поступить?

У меня перехватило дыхание от страха. Осудит ли она меня за это? Согнусь ли я под ее испытующим взглядом? Могу ли я придумать какую-то ложь, которая оправдает мое поведение?

– Нет, – услышала я свои собственные слова. – У меня нет для этого важной причины. Я просто хочу так поступить.

– Хорошо, – сказала Эльза. – Я никогда не видела, чтобы счастье приходило от того, что люди делают из-за важных причин.

 

Я знала, что это было магическое путешествие духа, а не ума. Оно тянулось от философской беседы со старыми певцами кантри на речном пароходе по Миссури до спасения лягушки от торнадо на Уайт-Ривер в Бэдландс, штат Южная Дакота.

Мне так понравился городок Миссула в штате Монтана, что я встала на колени перед нашим минибусом рядом с китайским рестораном и дала клятву. Я пообещала моей машине, что, если она где-то сломается, я сочту это за знак, что нам надо там остаться. Потом я завела машину, надеясь, что она не заведется. Но она завелась.

Мы ехали, пока суша не кончилась на окраине небольшого городка на севере штата Вашингтон. Мы погрузились на паром на пути к острову, чей зов я услышала так далеко на востоке. Мы втроем жались от холодного ветра на носу «Калитаны» и всхлипывали, узнавая приближающийся дом. «Здесь», – пело мое сердце. «Здесь», – вздыхала моя душа, с радостью признавая святое. Здесь, где скалы встречаются с морем, сплетаясь в цепь, такую же древнюю, как память, я наполнилась чувством своего места, какого никогда не знала раньше.

 

Но нас никто не ждал. Никто не вывесил плакат: «Добро пожаловать. Мы ждали вашего приезда. Садитесь и пишите книги, которые вас призвали написать. Вот ваша зарплата». Мы оставались там так долго, как только могли, но, поскольку никто не сделал мне предложения, мы уехали, на юго-запад или домой. Это решение надо было принять в пути.

Но мы были так близко к огромной снежной шапке под названием гора Рейнир, что я не могла проехать мимо и не подняться на нее. В конце концов, она была совсем близко, так и умоляя посетить ее. К несчастью, проделав весь путь наверх, мотор в конце концов сломался на пути вниз. Мы застряли. Но, возможно, нам повезло? Поломанный мотор требовал не менее двух недель для починки. Я позвонила домой и пережила то же, что переживала каждый вечер. Мне ответил автоответчик. Когда я наконец дозвонилась до отца девочек и сказала ему, что мы застряли, он не сказал: «О, давайте я прилечу и все устрою. С вами все в порядке? Чем я могу вам помочь? Давайте я оплачу вам полет до дому». Вместо этого он сказал: «И какое отношение это имеет ко мне?»

Мы так и не вернулись домой.

 

Следующие пять лет я была матерью-одиночкой, жившей с орлами и китами на северном острове. Поскольку отец девочек жил на другом побережье материка, он не брал их к себе на выходные и праздники, так что у меня не было свободных вечеров и выходных в одиночестве. Я жила на полную ставку. А воспаления уха продолжались.

И все эти годы перерождения у меня была одна мантра. Я повторяла ее снова и снова. Я повторяла ее в ванне, на прогулках в горы, по дороге в школу, чтобы забрать девочек – везде. Наверное, я произносила ее не менее двадцати раз в день все эти пять лет.

«От имени Бога моего существа я обращаюсь к Матери/Отцу Внутри и призываю все мои неоконченные дела. Пусть придут. Пусть явится все, на что я не смотрела. Пусть явятся мои страхи, моя ревность, моя неуверенность. Пусть все они явятся ко мне, чтобы я работала с ними сейчас. Да будет так!»

 

Иногда, надо признаться, я добавляла к своей мантре еще одну строку.

 

«От имени Бога моего существа я обращаюсь к Матери/Отцу Внутри и призываю все мои неоконченные дела. Пусть явятся, чтобы я могла завершить их и быть готовой к встрече с моей парой».

 

Мы с девочками были так близки в эти годы, что между нами нельзя было бы просунуть и лучину. У нас не было ничего, кроме друг друга. Большую часть этих лет мы прожили на 900 долларов в месяц. Однажды мы с Дженнифер и Адрианной сели и поговорили о том, что нам делать. Я постоянно беспокоилась о деньгах. Я объяснила, что мы можем вернуться в Вашингтон, и я снова буду зарабатывать много денег, и у них снова будет одежда из «Блумингдэйлс», как было раньше. Теперь они носили платья из «Комиссионки Розы». Я объяснила, что буду с ними не так много, как сейчас, но у нас будет домработница, и они смогут заниматься музыкой и танцами, и у них будут вещи, которых здесь нет. Какое-то время мы жили в доме, сдававшемся на зиму, с большими комнатами и хорошей мебелью, но наш бюджет больше не позволял этого, хотя мы съезжали на лето и болтались по округе, пока осенью дом не сдавали снова. Но теперь он все равно был для нас слишком дорог, и перед нами была гора расходов, особенно если я собиралась попытаться выпустить книгу.

 

Они терпеливо выслушали мои объяснения насчет нашего финансового положения, а потом хором ответили: «О, нет! Мы приехали сюда, чтобы ты воплотила свою мечту. Ты не должна отказываться от своей мечты. Мы найдем жилье подешевле. Ничто никогда не получится, если ты не будешь воплощать свою мечту!»

Вот так и вышло, что мы нашли заброшенный трейлер, в котором не хватало потолочных панелей, и почерневшая от плесени изоляция свисала с потолка где ни попадя. Говорить, что крыша протекала – это не сказать ничего. У нас не было мебели, и мы не могли позволить себе транспортировку нашей мебели из Вашингтона, так что мы приобрели довольно, чтобы «обставить» (пожалуйста, не принимайте это слово всерьез!) наш дом-фургон на берегу. Мы нашли на свалке огромный поролоновый матрас. Он был V-образной формы, с глубокой ямой посередине. Мы спали на нем все вместе – я в середине, по одной маленькой девочке с каждой стороны. Во время сна на мне всегда оказывались маленькие ручки и ножки. Мы переворачивались единой массой, иногда запутываясь в конечностях друг друга. Кажется, одна маленькая ручка всегда лежала у меня на лице. Мне очень нравилось так спать.

 

Из всех поводов ненавидеть их отца самым раздражающим было Рождество. Все наши елочные игрушки и гирлянды остались у него, в комфортабельной квартире с четырьмя спальнями в Рестоне, штат Виргиния – той самой, в которой он остался жить по совету своего отца. Позже я узнала, что он ни разу не пользовался ими после нашего отъезда. Но он отказался переслать их нам, так что у нас не было рождественских украшений, и уж конечно мы не могли позволить себе их покупать. Один раз наш дорогой друг, островной врач, принес нам игрушки со своей елки, чтобы нам было что повесить.

В один год мы не могли позволить себе купить елку, и наш друг привез нам дерево из горного района, где у него было право вырубки. Это был гемлок с красивыми зелеными ветками, гораздо более красивый, чем елки прежних лет. Мы повесили на него наши немногочисленные игрушки, украсили его гирляндами из попкорна и ягод земляничного дерева, полюбовались на него и пошли спать. Проснувшись утром, девочки побежали смотреть на свою елку и нашли ее рассыпавшейся по ковру. Гемлок сбрасывает свои «зеленые» иголки в помещении. Мы собирали иглы гемлока с этого ковра несколько дней. Это было Рождество Ветви Земляничного Дерева. Я подумала, что это было полезно для окружающей среды. Не нужно было убивать дерево, а мертвая ветвь получала наше уважение. Но мне кажется, что девочки не разделяли мое альтруистичное отношение к этой конкретной мертвой ветке.

Мы починили крышу и постепенно отремонтировали потолочные панели, но только после дюжины воспалений уха и после того, как все мы по очереди перенесли раскаленные температуры вирусного менингита. Я помню, как меня носило между измерениями и крутило в аду пота и жара. Моя голова не болела. Слово «боль» даже близко не стояло с тем, на что была похожа эта агония. Мне казалось, что мои кости варят в кипятке, и страдания несут меня из этого мира в следующий.

 

Во время наших «трейлерных лет» на остров обрушилось два ужасающих шторма. Каждый из них называли «штормом столетия», то есть считалось, что шторма такой силы случаются раз в сто лет. Мы жили на северном побережье острова Оркас во время их обоих. В самом начале прерывалась подача электричества, а вскоре отключалась и вода. В нашем трейлере была маленькая печка-буржуйка. Я навалила у одной из стен кухни запасы дров и заклеила окна и дверь черным полиэтиленом. Я заставляла себя выйти наружу один раз в день, чтобы пополнить запасы дров. Я ставила будильник, чтобы подкладывать дрова в печку каждые два часа в течение ночи. Но мы выжили в этом трейлере, когда все остальные сбежали с северного побережья. Две другие матери-одиночки покинули свои огромные дома с температурой ниже нуля, мы застелили матрасами весь пол в салоне, и три матери с шестью детьми продержались в шторм на площади 8 на 8 футов. Мы много дней варили суп и макароны на этой печурке. Мы топили снег на той же печке, где варили картошку и макароны. Я всегда буду обожать буржуйки. Она не просто помогала нам выжить, но и обогревала и кормила нас.

 

Адрианна «отпраздновала» свой восьмой день рождения ближе к концу самой ужасной бури, и мы смогли выбраться в город, в продуктовый магазин. Электричество все еще было отключено, и хозяева магазина даже не могли нормально открыть двери. Они силой раздвинули их и держали приоткрытыми, чтобы островитяне могли купить ту малость, что еще оставалась на полках. Там нашлась одна коробка «Смеси для торта Данкена Хайнса», и мы забрали ее домой. Мы открыли коробку и передавали ее друг другу, поедая общей ложкой сухую белую смесь и распевая поздравления с днем рождения. Этот день рождения до сих пор остается самым лучшим в моей жизни. Три женщины и шестеро детей пережили этот шторм в той точке острова, где он бесновался сильнее всего, где ветер с Аляски дул со скоростью более 120 км/ч, при температуре намного ниже нуля – а нам было тепло и мы не голодали, обходясь без помощи мужчин.

 

И посреди этой борьбы за выживание с минимальным доходом я как-то смогла сделать то, ради чего мы приехали. Я отредактировала и издала три книги, основанные на информации, которую я считала пришедшей от великого учителя в голосе ветра – потрясающее достижение для матери-одиночки, живущей на 900 долларов в месяц. В конце концов я откупила права на первые две, на свои средства издала третью, и она даже попала в список бестселлеров течения Нью-Эйдж. Адрианна и по сей день говорит, что вспоминает то время, думая о моей силе – те «трейлерные годы», когда мы поняли, что ничто не может нас остановить.

Одна из этих книг была о мужчинах-тиранах, хотя тогда я не думала, что испытала это на себе. Другая была о манифестации желаемого. А третья была о сверхсознании.

К несчастью, я не знала, что притягиваю в свою жизнь то, что редактирую. Я никогда не стала бы издавать книгу о мужчинах-тиранах.

Но это давит, знаете ли – одиночество и такая большая ответственность. Школа была ужасной, и я опасалась за образование девочек. Я не могла дать им ничего, кроме минимума, необходимого для жизни, хотя я и стала волшебницей комиссионки.

В глубине души, я все еще была одинока.

Я начала читать лекции по третьей книге, так как в ней говорилось о том, что, как мне казалось, было крайне важно понять. Многие мои знакомые с глубоким уважением (на грани подобострастного поклонения и покорного подчинения) относились ко всему, что подавалось как Божественное.

Пошлите сообщение, скажите, что оно от Бога, от Иисуса, от Марии или любого другого «принятого» Мастера, и люди поклонятся с уважением. Но многие поклонники того, что считается Божеством в религии, насмехаются над людьми, вышедшими на связь с источниками информации вне наших теперешних исторических рамок, то есть с инопланетянами. Как недальновидно!

 

Я решила, что моя задача – навести мост через пропасть между духовностью и тем, что считалось «инопланетным сознанием», и я начала говорить на эту тему.

Я никогда на самом деле не понимала, где встречаются рок и карма. Если мы создаем свою реальность, какова тогда роль судьбы? Возможно, в этой жизни я этого и не узнаю. И я наверняка никогда не пойму, как женщина, бросившая мужа, чтобы не дать дочерям расти в доме без любви, смогла вляпаться в то, что последовало далее.

Во время лекций я встретила мужчину, притворявшегося тем, чем он на самом деле не был. Но я поверила ему, потому что хотела, чтобы он оказался тем, кем назывался... я хотела, чтобы в мире была такая возможность. Я хотела, чтобы у меня была такая возможность.

Он назвался великим учителем.

Он играл на гитаре и пел песни.

Он сказал мне, что он коренной американец, шаман, учившийся у великих Старцев. Он проводил церемонии, играл на флейте и писал стихи, носил с собой священную трубку и вызывал картины из глубины моего подсознания. Так начались мои годы с Орлом, Медведем, Пауком, Вороном, Белой Совой и Черной Рыбой. Я уходила глубоко в лес и проводила, наверное, две ночи в неделю, нося камни в индейскую парную для ритуала очищения с молитвами и песнями. Первые два года мы путешествовали со старейшинами, и я действительно научилась многим удивительным вещам. Но я не знала, что на самом деле он учился там вместе со мной. Многого из этого он не знал до нашего знакомства. Но до знакомства с ним я никогда не встречала настоящего мошенника, и у меня ушло несколько лет на то, чтобы понять это. Я не знала, как ловко тьма может прикидываться светом.

 

Постепенно он начал процесс моего уничтожения, унижая меня, отрезая от старых друзей, отбирая мою силу в течение почти пяти лет. Пока однажды я не очнулась и не поняла, что подвергаюсь насилию. Я позволила мужчине бить меня, и продолжала его поддерживать.

Однажды я шла за ним в кухню, чтобы заварить ему кофе. Неожиданно он развернулся и ударил меня по левому уху. Меня пронзила такая острая боль, что я упала на пол. Остаток дня я провела в постели, держась за ухо, свернувшись от боли, как младенец в утробе. Я была глуха на это ухо последующие полгода. Но я никому ничего не сказала. Он не извинился. Мы просто продолжили жить. В конце концов, он был «великим учителем», а я – только женщиной. Что я думаю об отчаянии, позволившем мне терпеть такое отношение? Возможно, я прощала насилие, потому что оно было нерегулярным и каждый раз совершенно неожиданным. Возможно, мне было слишком стыдно признаться, что это происходило. Возможно, у меня открылась полученная в детстве рана.

 

Я тогда была в пятом классе. После большой перемены Шарлотт, любимица нашей учительницы, увидела на учительском столе книгу. Шарлотт была «библиотекаршей класса», то есть она должна была проверять все библиотечные книги в помещении. А на этой книге не было пометки о том, что ее изъяли из библиотеки! Бдительная Шарлотт немедленно отнесла книгу в библиотеку и вернулась в класс.

Прозвенел звонок, учительница вошла в класс, взглянула на свой стол и спросила, где ее книга. В классе стало очень тихо. Миссис Браун была особенно злобной с некоторыми учениками и необычно милой с другими. Причины ее поведения или выбора жертвы всегда были непонятны.

В тот день миссис Браун пересекла комнату и встала перед моей партой.

– Джуди, это ты отнесла мою книгу в библиотеку, верно?

– Нет, мэм, миссис Браун, – вежливо ответила я. В ответ на это она размахнулась и залепила мне пощечину, от которой я слетела со стула и упала на пол. Я была поражена и унижена. Я же ничего не сделала!

Я спешила рассказать Руби о том, что произошло. Она с этим разберется. Матери всегда со всем разбираются.

Когда я рассказала ей о происшедшем, Руби ответила:

– Я уверена, что у нее была причина. Я должна работать с ней в одной школе и ничего не могу с этим поделать.

Я не смогла забыть ее ответа и терпела его результаты последующие 30 лет.

 

Если кто-то меня ударил, я наверняка сделала что-то, чтобы это заслужить. Если меня изнасиловали, угрожая ножом, это, наверное, потому, что мне не стоило идти той дорогой так поздно ночью.

 

Я наконец выучила свой урок, лишь когда он напал на мою дочь и украл все, что мы вдвоем накопили. К тому же он чуть не убил меня, прижав к стеклянной двери и колотя по лицу, пока я не начала терять сознание.

Правда в конце концов стала мне ясна. Я пять лет сражалась с темной стороной души этого мужчины. И проиграла.

Мы договорились, что расстанемся, после того как я с девочками вернусь после занятий у знатока лекарственных трав. Вместо этого, пока нас не было в городе, он написал на стенах спальни непристойности несмываемыми фломастерами, упаковал все вещи и уехал. Он подделал мою подпись на документах, из-за которых я попала под суд, и опустошил наш банковский счет. Я получила жестокий урок о мужчинах-тиранах.

Мы вернулись домой и увидели, что там ничего не осталось – то есть, ничего ценного. Он забрал новый видеомагнитофон, купленный девочками на их пособие, все диски, все мои картины, мои шаманские принадлежности, всю хоть сколько-нибудь ценную мебель, все машины в рабочем состоянии, включая купленный на наши общие деньги «дом на колесах», все бумаги, даже мою записную книжку. Он оставил после себя 1500 фунтов мокрой изоляции и мусора, раскиданного по всему дому. В банках и за лентами шляп были распиханы записки с угрозами, а также письмо от владельца дома с требованием съехать в течение 30-ти дней. Мы с девочками убрали в доме, очистили стены, которые он исписал непристойностями, все побелили и уехали, уложившись в срок.

 

Я знаю, сколько весила изоляция и мусор, потому что, когда мы разгрузили на свалке взятый напрокат грузовичок, там с меня взяли 180 долларов. Когда я в шоке посмотрела на эту цену, мне сказали: «Эй, леди, вы только что разгрузили тут 1500 фунтов мусора, и вот сколько это стоит». Поскольку у меня за душой не было ни цента, это была огромная сумма за разгрузку его же мусора, но добавление оскорбления к обиде было его образом жизни. Он бросил даже двух собак, которых сам привел в дом.

Я поместила все, что осталось, на склад, оставив себе один хороший костюм, и взяла единственное предложенное мне место для жизни – маленький «домик на колесах» моих друзей. Отдав собак в питомник, мы поселились в помещении, где едва можно было устроиться спать рядом с поставленными одна на другую клетками, в которых ютились три наши кошки.

Я одолжила деньги у Адрианны, которая копила каждый цент, который ей когда-либо давали (наверное, только для того, чтобы в конце концов одолжить их мне), и пошла в город искать нам жилье. Маклер (наверное, просто сошедшая с ума) сдала мне дорогой старый сельский дом у воды, на шести акрах самой красивой на острове земли, хотя я была безработной женщиной с двумя дочерьми-подростками. Я и по сей день не знаю, как получила этот дом, а тем более откуда у меня взялась смелость, чтобы его снять.

Мы постепенно перебрались туда и предложили хозяевам оставить нам их старую мебель, вместо того, чтобы везти ее на свалку. Есть на свете Богиня! К счастью, нам достались кровати, диван пятидесятых годов и обеденный стол.

Я понемногу начала поднимать голову после парализующего стыда и искать старых друзей, по одному находя номера их телефонов. Я сразу же узнала, зачем он украл мою записную книжку. Он позвонил многим из них и сказал, что я все у него украла и оставила его голым и босым. Он сказал им, что это я забрала все деньги! Некоторым из них он сказал, что я его била! Но вот что поразило меня больше всего. Многие из них поверили ему! Он рассказывал самые поразительные враки, какие я слышала в своей жизни. Я и забыла, каким виртуозным лгуном он был! В конце концов, он несколько лет водил меня за нос. А я все эти годы скрывала его насилие почти от всех. Не знаю, почему.

 

Оно было нерегулярным, и я его оправдывала? Я думала, что сделала что-то не так, и поэтому он меня бьет? Это происходило так неожиданно, что было сложно поверить, что это вообще случилось?

 

Это была моя первая серьезная встреча с предательством, и я видела, как многие люди, которых я называла друзьями, поверили ему, а не мне. До тех пор я всегда считала, что у любой истории есть две стороны. Теперь я поняла, что это не так. То есть, конечно, всегда есть два разных переживания, и с точки зрения широкой «метафизической» перспективы у каждого есть своя правда, но насилию, физическому или словесному, нельзя делать поблажек. Нет никакой «другой стороны», оправдывающей насилие.

Последний шок я получила, когда ко мне зашла приятельница, вскоре после того, как мы перебрались в новый дом. Она была одной из немногих, кто знал о его жестокости.

Она была нашей соседкой и знала о его лицемерии. Она также была одной из немногих, кто знал, что я помогала этому человеку в его многочисленных судебных тяжбах, платя за его адвокатов с доходов от продажи моих книг, чтобы очистить его темное прошлое. Она рассказала мне о телефонном разговоре с его матерью, состоявшемся во время этих долгих месяцев судебных разбирательств.

 

Он всегда говорил, что он метис – полукровка, наполовину индеец, наполовину белый. Так что моя соседка спросила его мать, какая сторона семьи была коренными американцами. Его мать ответила, что в его родне не было индейцев, только итальянцы. Она подтвердила, что он не полукровка, а чистокровный... чистокровный итальянец!

Он не был ничем из того, на что претендовал, а я до самого конца верила ему. Я верила его версии судебных разбирательств, рисовавшей его как жертву системы. Я верила его ответам на вопрос, почему на бумагах стояли разные имена. Я верила его словам о том, какими ужасными были все другие женщины в его жизни – они изменяли ему, бросали его и оставляли его ни с чем. (И я поклялась, что буду поддерживать его и покажу ему, какими чудесными могут быть некоторые женщины!) Я поверила его версии о том, где он учился шаманизму. А в конце концов узнала, что он не только не был коренным американцем, но даже и полукровкой. Он не только не был тем, чем назывался, он даже не был тем, кем назывался. А я-то удивлялась, почему у него не та же фамилия, что у его матери, почему у его дочери не та фамилия, что у него, и почему фамилия, под которой я знала его, не была ни фамилией, данной ему при рождении, ни фамилией его единственной дочери.

Он за свою жизнь успел побывать разными людьми.

 

Вместе с осознанием того, что ты стала «жертвой» (не важно, жертвой насилия или обмана, а в моем случае – их обоих) приходит ужасное чувство вины. Это похоже на чувства жертвы изнасилования. Возникает жуткое ощущение, что ты сделала что-то, чтобы навлечь это на себя, страшное чувство, что ты чем-то это заслужила. В моем случае это, конечно, было детство с Королевой Викторией, которая всегда давала мне почувствовать, как мне повезло, что она не бросила меня подыхать с голоду на навозной куче, взяв меня в свой дом. А идеальная пара для насилия – это когда жестокий от природы человек встречается с жертвой детской травмы. В этом смысле, мы были созданы друг для друга. И, если вы понимаете совершенство несовершенства, мы оба получили то, чего, по нашему мнению, были достойны, каким бы жестким и страшным это ни казалось. Коль скоро мы позволяем – нас будут бить. Но если мы будем ценить свободу превыше всего и чего бы то ни было, мы будем выбирать свободу, даже когда это будет означать потерю того, что кажется всем.

 

Он сбежал, потому что я начала многое подозревать и обвинять его в лицемерии все громче, рискуя всем, грозя рассказать людям, каков он на самом деле, и кем на самом деле не является. Если бы я продолжала покорно подчиняться, он все еще властвовал бы в моей жизни.

Во время этого бегства от кошмара я позвала себе на помощь друга. Поразительный, замечательный человек буквально прилетел ко мне и помог пережить кризис. Этот рыцарь «прискакал на белом коне» из-за границы. Он сказал, что я никогда не смогу сделать ничего, что бы заставило его бросить меня, что неважно, как я буду стараться оттолкнуть его, он со мной навсегда. Я наконец сдалась на его мольбы и «спустила свои длинные волосы через стену замка».

Он был полной противоположностью всех моих знакомых мужчин. Он был заземленным, как в бизнесе, так и в своей духовной жизни. И он обожал меня! Он внимательно слушал, когда я высказывала свои эмоции, ценил мое мнение во всех вопросах, он любил вызывать в людях чувства и сам был чувствителен.

Однажды, сидя в кафе в Санта-Фе, он накрыл мою руку своей, снял свое любимое кольцо, которое постоянно носил, и сказал:

– В следующий раз на этот палец будет надето кольцо, которое ты наденешь мне в тот день, когда и я надену такое же кольцо тебе. Это будет кольцо, которое свяжет нас навечно.

Это смотрелось, как кадр из кинофильма, и я растаяла. Неужели я наконец обрела безопасность и могу снова на кого-то положиться? И я «опустила свои волосы еще дальше через стену замка».

 

Постепенно, купаясь в лучах его любви и преданности, я начала расслабляться. Он помог мне распутать мои проблемы. Он меня защищал. По-моему, никто до него никогда меня не защищал. Мы начали вместе новый бизнес. Он обожал девочек, и у них впервые в жизни появился любящий и щедрый отец. Он дал Дженнифер деньги на уроки игры на гитаре, чего я не могла ей дать. Он купил Адрианне ее собственный летный шлем, чтобы ей не приходилось одалживать его, когда она летала.

Он замечал мелочи и действовал. Он даже поехал в колледж Дженнифер, чтобы поговорить с ее потенциальными соседями, с любовью расспрашивая и оценивая их, чтобы убедиться, что она будет в безопасности в этом окружении, засыпая их глупыми вопросами, которые может задать только любящий отец. Она сияла от такого внимания. Впрочем, как и все мы.

Любовь и уважение бесценны. Никакая линейка не измерит их важность, ни одни весы не взвесят их ценность. Я начала исцеляться.

Вот почему, с приближением Рождества, я была полна решимости найти самый необычный подарок, чтобы отблагодарить его за то, что он выбрал быть такой чудесной Сущностью. Я хотела подарить ему не просто «вещь в коробке», а что-то неизмеримое. Я хотела найти что-то, отражающее мой восторг и скромную благодарность.

Так я встретила Тома Кениона.

 

Тихий голосок в моей голове сказал мне: «Ты должна найти звучание. Подари ему “звуки” на Рождество». Хмм. Что бы это значило? Я обзвонила своих знакомых профессиональных певцов, но все они были на гастролях или заняты.

Потом однажды вечером мне позвонила знакомая и в разговоре упомянула имя Тома Кениона. Мое сердце так и подскочило, а в голове зазвенели колокольчики, что не так-то часто со мной случается. Много лет я слышала о том, какую удивительную работу делает Том Кенион, и многие люди говорили мне, что нам стоит познакомиться. В мои «шаманские годы» я несколько раз приходила домой с номером его телефона, предлагая встретиться, и каждый раз получала сердитый отказ от моего Великого Шамана. (Позже я унала, почему).

Но теперь у меня был любящий друг, уважающий мои желания, и я могла встречаться с теми, с кем считала нужным. Слова в моей голове – те, что без голоса – метались, натыкаясь друг на друга, играя мелодию узнавания, веля мне действовать, говоря, что это тот подарок на Рождество, который я ищу.

 

Я нашла номер телефона Тома Кениона, позвонила в его офис и оставила ему сообщение, которого по сей день стыжусь. Я помню, что сказала нечто вроде: «Я знаю, что вы не знаете меня, но люди много лет говорили мне, что нам стоит встретиться. Я не знаю, говорили ли они то же самое и вам. Короче, дело в том, что мне нужно найти впечатляющий подарок для особенного мужчины. Не согласитесь ли вы стать подарком на Рождество?»

Он через несколько минут перезвонил мне, и мы договорились о «вручении подарка» у него дома, недалеко от канадской границы.

Через два дня мы поехали «забирать подарок». Я даже не знала, чем Том занимается! Я и понятия не имела, что он работает со звуком. Я просто слушала своих проводников, чего не делала много лет.

У двери нас встретил самый большой зверь, которого я когда-либо видела в доме. Его звали Мерлин. Ему почти не нужно было поднимать голову, чтобы посмотреть мне в глаза, сканируя меня с ног до головы. Его голова легко доставала до моей груди. Он был больше пони, помесь бладхаунда с датским догом.

 

Мерлин пригласил нас зайти, а Том встретил нас внутри. Том посадил нас на диван, достал хрустальную чашу и начал призывать архангелов. Я закрыла глаза, но, когда он начал петь, они сами по себе открылись. Я должна была увидеть это, чтобы поверить в то, что слышу! Эта музыка сфер не могла исходить от человека, сидевшего в метре от меня, да и вообще от человека. Это был голос Бога. Этот голос не был похож ни на что, слышанное мной ранее, ни на диске, ни в концертном зале, нигде, даже в моих снах. Ничей голос не мог так звучать. У меня из глаз покатились слезы, меня начало трясти. Я никогда не испытывала подобной благодарности. Я была благодарна, что подобный голос существует на земле, и что мне повезло находиться с ним в одной комнате. Такие голоса запирают в уединенных дворцах, прячут в оперных залах и тщательно охраняют. Никто не может подобраться к таким голосам – но вот я сижу тут.

 

Я отодвинулась подальше на диване, не желая отнимать эти звуки у моего друга. Это был дар для него; это предназначалось не мне. Я просто была благодарна, что нахожусь в этой комнате. Завершив призывать архангелов, Том провел моего друга через глаз Ибиса и далее, в другие измерения, и все это при помощи звука. Иногда он был Орлом, иногда – Китом, и все это исходило от Тома Кениона. Мы оба были глубоко изменены этим переживанием.

Затем пришли Хаторы и стали говорить с моим партнером, как будто они были старинными друзьями. Когда они закончили свои звуки и передали через Тома всю информацию и инструкции, какие хотели, на мгновение вернулся сам Том и сказал:

– Богиня Хаторов хочет говорить с вами, Джуди.

Я была поражена. Я не ожидала никакого внимания. Это был мой дар кому-то другому! Я села прямее, чувствуя напряжение, наполнившее комнату. Я не помню, что она мне сказала, как не помнит этого и никто другой из находившихся в комнате. Когда-нибудь мне подвернется случай спросить ее, но я знаю, что эти слова были полны уважения и любви и были очень личными, настолько личными, что никто из нас не может их вспомнить. Я знаю, что она упомянула мою недавнюю битву с тьмой и поздравила меня с тем, что я осталась в живых.

Когда мы уходили, Том поймал меня у дверей и сказал:

– Я должен вам сказать, что не делаю этого.

– Чего не делаете? – спросила я.

– Я не принимаю людей частным образом у себя дома, – спокойно ответил он.

– Тогда почему же вы позволили нам прийти сюда сегодня? – мне этот вопрос показался логичным.

– Хаторы велели мне позволить вам прийти.

 

Он закрыл дверь и оставил меня стоять там, чувствуя себя странно приподнятой. Я знала, что Хаторы – это межпространственные существа, весьма активные, во многом помогавшие Древнему Египту Мастера́ звука и любви, но у меня никогда не было опыта прямого общения с ними.

Я вернулась на свой маленький остров одержимой. Я не могла выкинуть из головы эти звуки. У меня было чувство существовавшей где-то связи, глубокой связи. На моего друга ничто и никогда не производило такого сильного впечатления, и я очень гордилась собой из-за того, что создала самый поразительный в мире рождественский подарок! А чувство связи все расло во мне. Меня преследовало замечание Тома Кениона: «Хаторы велели мне позволить вам прийти».

Так что примерно неделю спустя я снова позвонила ему.

 

– Если Хаторы велели вам позволить нам прийти один раз, не велят ли они позволить нам прийти еще раз?

Он рассмеялся и сказал, что уверен в этом, так что мы назначили еще одну встречу и снова поехали к нему. Во время этого визита я получила информацию о наших египетских связях, и к концу сеанса стало ясно, что это встреча старых друзей, и я даже поняла, почему мой прежний партнер так сердито отказывался встречаться с Томом Кенионом. Мне показали, что я шла по канату, натянутому над пропастью тьмы, готовой меня уничтожить, и даже самый маленький шажок в сторону легко мог стоить мне жизни.

Наверное, я выгляжу не слишком логичной в этой укороченной версии моей жизни (да я, в общем-то, и не писала логичную историю), но я реалистка, иногда даже себе во вред. И я верна как пес, явно себе во вред, и долго была безудержной оптимисткой, но теперь преодолевала это. Моя логика строго дедуктивна. Мой величайший учитель, друг в голосе ветра, всегда говорил мне: «Мастер, докажите это логически». (Мне очень нравилось, что он называет нас «Мастер», не требуя, чтобы мы обращались к нему с позиции послушного раболепства. Он говорил, что мы никогда не поймем, что мы – Бог, если будем называть что-либо вне себя Мастером).

 

Я начала понимать, что тьма не настолько глупа, чтобы явственно выглядеть темной. Она часто очень похожа на свет, и отличить бывает довольно трудно. А когда я подумала об этом, то поняла, что это логично. Если бы и правда существовала такая сущность, как дьявол, то где бы он, не будь дурак, стал прятаться? Он спрятался бы в церкви или какой-то ее разновидности; он спрятался бы в духовности.

Хотя я давно поняла, что это сам дьявол, так сказать, стоит у руля церкви и многих правительств, я никогда не искала его среди таких, как я, в том, что я считала священным царством альтернативной духовности, где, как мне казалось, лежала настоящая надежда мира.

Именно тогда я поняла, что тьма не глупа, а просто зла; и что тьма, конечно, постарается проникнуть в нашу среду и использовать наш язык, чтобы разрушить наше сознание и подмять под себя сознание всего мира. Тьма, негативность рабства, больше не может использовать неведение, греховность и вину, чтобы мешать нам расширять наше сознание, и она нашла способ незаметно проникнуть в нашу среду и встать рядом с нами, притворяясь одной из нас, сбивая нас с толку, не давая нам достичь индивидуального Христосознания.

 

Возможно, стоит прояснить, что я считаю злом. Под словом «зло» я подразумеваю все, что мешает проявлению Сознания Христа на земном плане и тормозит просветление.

Той ночью мой друг не ложился спать, а сидел и смотрел на меня. Я заснула, а он сидел на краю кровати, глядя на меня, и по его щекам текли слезы. Я спросила его, почему он плачет, а он ответил, что и понятия не имел, что чуть не потерял меня, и что его сердце разрывалось от одной мысли о грозившей мне опасности. Когда я проснулась, он все еще сидел там. Он поклялся, что, пока в его силах меня защитить, я никогда снова не подвергнусь опасности.

 

* * * * *

 

Я помню свою первую встречу с Пэм Кенион. Это было через несколько недель после того судьбоносного переживания с Хаторами. Она озаряла комнату светом, исходившим, как луч маяка, прямо из ее сердца. Ее улыбка обладала мощной притягательностью; она держалась, как Богиня. Она была одной из красивейших женщин, каких я встречала в жизни. Они с Томом стали нашими дорогими друзьями, а когда они переехали на наш остров, почти что в соседний дом, жизнь показалась настоящим благословением, и я думала, что наш кружок стал идеальным и завершенным.

Потом мой друг на несколько недель уехал в Европу. В течение недели он звонил по несколько раз на дню, но потом обнаружил, что его партнер в Европе прикарманивал корпоративные средства. Когда это стало известно, тот снял все деньги с банковского счета и скрылся. Мы с моим рыцарем все еще общались по несколько раз на дню, пока я наконец не поняла, насколько серьезно его положение, спросив в лоб, сколько денег у него осталось. Он ответил, что у него в кармане есть 20 долларов, а поскольку этого не хватит на бензин, чтобы доехать до дому, он оставит машину на стоянке и поедет на автобусе.

 

И тут звонки резко прекратились, и свет в моем сердце снова погас. Это был очень преуспевающий и сильный человек, заложивший все свое имущество сбежавшему партнеру, чтобы начать новое дело в Америке, так что его потеря была не только финансовой, но и эмоциональной. От этих событий пострадали многие люди, и мой друг не только потерял все, что имел, но и чувствовал себя ответственным за всех работников своего партнера, которые теперь в отчаянии обращались к нему.

Я помню последний звонок своего белого рыцаря. Я слышала напряжение в его голосе, а на фоне – подавленные всхлипы другого человека. Когда я спросила, кто плачет, он ответил, что это один из чиновников корпорации, который не знает, чем ему заплатить по ипотечной ссуде, а у моего друга нет денег, чтобы помочь ему.

А потом телефон замолчал. Я каждую ночь ложилась спать с трубкой беспроводного телефона, просыпаясь примерно раз в час и проверяя, есть ли гудок. Прошло шесть недель, и я сходила с ума от беспокойства. Он помог мне, когда моя ситуация была хуже некуда. Я должна была сделать то же, но просто не знала, куда идти. Все телефоны компании были отключены. Наконец, я в отчаянии позвонила единственному человеку, который, как мне казалось, мог бы передать моему другу сообщение. Я попросила его найти моего друга и сказать ему, что я еду в Европу помогать ему, потому что он спас мне жизнь, и теперь я должна отплатить ему тем же. Я просто хотела, чтобы он знал, что не одинок. Я попросила его сказать моему другу, что мы сможем справиться с любыми неприятностями.

 

Это вызвало ответ, но вовсе не такой, какого я ожидала. Я получила факс, в котором он писал, что больше не может быть всем для всех. Он писал, что слишком долго заботился о слишком многих людях, а теперь ему надо позаботиться о себе. Он писал, что ему нужно время, чтобы уйти и подумать. Он писал, что очень сильно меня любит, сильнее, чем можно описать словами, и что однажды я подниму глаза и снова увижу, как он идет по дорожке к моему дому. Он писал, чтобы я не приезжала. Он писал, что вернется ко мне, но что пройдет очень много времени, прежде чем он сможет это сделать.

У меня нет слов для чувства потери. Я свернулась калачиком на полу, держа в руках скользкий листок факса. Я помню, что на улице был день, но в моей душе воцарилась ночь.

Внутри меня солнце закатилось, и до рассвета надо было ждать очень долго.

Я едва успела прочесть факс, как мне позвонили соседи Руби из Виргинии, те самые добрые христиане, которые всегда всем говорили, что надо делать во имя Христа, и сказали, что Руби нечего больше жить там одной, и что, если я ничего не сделаю, чтобы убрать ее оттуда, они сдадут ее в социальную службу. Они сказали, что она стала слишком злобной, и они больше не могут о ней беспокоиться.

Мы с Адрианной полетели в Виргинию, упаковали жалкие пожитки Руби и привезли ее в наш маленький домик на острове. У меня есть мощная внутренняя сила и воля к выживанию, но я дошла до пределов своих возможностей и знала это. Я плыла на айсберге, и этим айсбергом было мое сердце.

Я пережила насильника и потерю любви всей моей жизни, а теперь я должна была ухаживать за 95-летним источником моих детских мучений?

 

Однажды вечером вскоре после нашего прибытия я была в гостях у подруги, плачась ей в жилетку. Я приехала домой около пяти часов и увидела, что Руби сидит у окна, точно так, как она делала, когда мне было 18 лет. Я поежилась, глубоко вздохнула и вошла в дом.

– И где же ты была, юная леди? Как ты смеешь приходить домой так поздно! – ее костлявый палец прорезал воздух перед моим носом. Она фыркнула, шипя и плюясь, и покачала головой. – Хорошие девочки не выходят из дому так поздно. Это плохо выглядит! Или тебе все равно, что подумают люди?!

Вот оно. Вот источник беспокойства о том, что думают другие, преследовавшего меня всю жизнь!

В этой картинке было что-то ужасно неправильное.

У меня в ушах звенели слова моего старого учителя в голосе ветра. Он часто говорил мне: «Оглянитесь вокруг, Мастер. Посмотрите на всех людей вокруг вас. Ни один человек не встанет под пулю ради вас. Ни один человек не умрет ради вас. Если они не умрут для вас, почему вы живете для них?»

Я ненавидела присутствие Королевы Виктории в моем доме, а мое сердце тосковало по моему другу, по кому-то, кто любил меня за то, кто я есть, а не за то, кем я кажусь, или за то, как я выгляжу, или даже за то, что я для него сделала.

Иерихон пал; стены рухнули подо мной. Ничто больше не могло меня поддержать. Просто ничего больше не было. Я наконец начала соприкасаться со своей злостью на насильника – на всех насильников в моей жизни. На это ушло сорок лет, но я наконец нашла свою злобу – и она стала мне великим союзником.

Теперь, с исчезновением моего друга, мне надо было изучить тоску.

 

Это был первый раз, когда мне показалось, что кто-то наконец и правда полюбил меня.

Теперь слезы десяти тысяч жизней потекли потоком. Я ничего не могла сделать, чтобы унять боль. Мне всегда удавалось подпирать плотину, сдерживавшую мои эмоции, но этот потоп невозможно было остановить. Я ни в чем не могла найти утешения. Орлы кричали, но я не могла их услышать. Великая Черная Рыба всплыла на поверхность, но мои глаза не могли увидеть ее след на волнах. Даже Белая Сова прилетела, чтобы утешить меня, но я не могла ощутить любящих прикосновений ее крыльев.

Я ходила с грузом боли и жажды смерти целых два года. Невозможно преувеличить глубину этого отчаяния. Я не могу найти в своем лексиконе слова, которые, оказавшись на бумаге, смогли бы адекватно передать эту пытку. Вы знаете, что бывает, когда плачешь несколько часов подряд? Наступает момент, когда от всхлипов мучаешься, пока тебя не стошнит, давясь и задыхаясь от боли.

Великая баллада Оскара Уайльда бесконечно вертелась в моей голове.

 

«Мужчины губят то, что любят, узнайте все о том. Трус убивает только словом, а добрый человек – клинком».

 

Меня убивали и трусы, и добрые люди.

Я умоляла богов позволить мне умереть. Я жаждала смерти. Я хотела смерти. У меня не было смелости что-нибудь для этого сделать. Но я этого хотела. Я играла с этим в своем воображении, мечтая найти в себе смелость выполнить свою мечту.

Я вычеркнула из своей жизни абсолютно всех, кроме моих дочерей и Тома с Пэм. Том и Пэм окружили меня любящей дружбой, приняв меня в свое святилище, как раненую птицу. Со мной остались и еще три друга. Мои дочери держались за меня. Адрианна обещала мне, что однажды я снова захочу жить, во что я не верила. А Дженнифер сказала:

– Мам, ты только представь, каким чудесным окажется следующий. Он будет еще лучше.

Я подумала, что она сошла с ума.

– Я никогда не позволю мужчине подойти ко мне на три метра! – ругалась я на нее. – Никогда. Никогда! Не говори глупостей!

Я решила, что мне нужно время для себя. Мне казалось, что я переварила довольно эмоционального материала, более чем достаточно для одной жизни, и я больше ни с чем не смогу справиться. Застряв между болью и злобой, моя жажда смерти росла.

 

Я не могла вспомнить никого, кто за всю мою жизнь сдержал бы данное мне обещание. Так много обещаний за все эти годы. Так и вышло, что у меня родилась мечта. Если никто никогда не выполнил данное мне обещание, то это должна сделать хотя бы я сама. Я всегда обещала себе, что когда-нибудь отвезу девочек в Европу, в духовное путешествие. Как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Я собрала все деньги, какие могла наскрести, наняла сиделку для матери, заказала по интернету машину напрокат и полетела в Амстердам с Дженнифер и Адрианной. Я думала, что это, скорее всего, наше последнее лето вместе. Осенью Дженнифер должна была одна уехать в Индию, а для Адрианны это были последние летние каникулы перед заключительным годом учебы в школе. Но я решила, что школа может подождать месяц. Ничто из того, чему она научится за месяц в государственной школе, не сравнится с тем, что мы узнаем, путешествуя вместе по Европе в поисках мест поклонения Богине.

 

В Амстердаме нас встречал друг нашего друга. Рон отвез нас к себе домой, задавшись целью не дать нам рано уснуть, чтобы мы скорее акклиматизировались после смены часовых поясов. Адрианна сразу уснула, а мы с Дженнифер щипали друг друга, чтобы не задремать. Он поставил нам документальную видеозапись, пообещав, что она нас развлечет. И она более чем оправдала наши ожидания.

Это была история Приората Сиона, история моего имени (по-английски «Сион» произносится как «Сайон» – прим. перев.), а также история священника по имени Соньер и найденного им сокровища. Одним из немногих ключей к разгадке, которые он оставил после себя, был пергамент с надписью: «Сокровище принадлежит Дагоберту и Сиону».

Я вспомнила маленький домик в Аппалачах, где я родилась, и данную мне при рождении фамилию – Цайон, происходящую от Сион. Я посмеялась над еще более напыщенной фамилией, данной мне менее года спустя, после удочерения – Поп («Pope» по-английски значит «Папа римский»прим. перев.). Я всегда хотела снова взять себе фамилию, под которой была рождена, после того, как удочерившая меня женщина умрет. На тот момент ей было 95 лет, и она все еще была очень даже живой, а я застряла между фамилиями, как она застряла между старческим слабоумием и рассудком, этим миром и следующим.

 

В этом документальном фильме была показана история, правдивость которой не вызывала у меня сомнений, которую в глубине души я давно знала и которой делилась с другими людьми. Но я и понятия не имела, что кто-то другой может рассказать подобную историю. Я дошла до правды через логику, собрав воедино совпадающие мелкие детали, и через женское сердце, которое всегда знает правду, или, по крайней мере, знает свою правду. Но здесь были доказательства (по крайней мере, так говорилось) того, что я давно знала, чувствуя себя такой одинокой с этим знанием. В этом документальном фильме упоминалось одно название, Рене-ле-Шато (Rennes-le-Chateau), и я поклялась, что мы найдем его. Это все, что у меня было – нацарапанное на листке бумаги название, «Рене-ле-Шато». Где-то во Франции.

 

Утром мы уехали, и у меня была одна цель – найти это место и разгадать свою личную загадку. Мы на огромной скорости мчались по Германии, а нас встретил такой сильный град, что в лучах утреннего солнца крыша машины блестела вмятинами. Нам нужно было многое сделать, прежде чем попасть во Францию, и мы оказались в Италии, в Анконе, где сели на паром до Греции. Мы буквально следовали за молодым месяцем до Дельф. Мы не могли понять дорожные карты. Они были по-гречески! Но посреди ночи мы поднимались в горы; а когда луна садилась, мы следовали за своими сердцами. Странно стоять на земле, где ты когда-то жила, и не иметь возможности полностью ее осмотреть. Мы фыркнули, глядя на маленький знак с надписью «Вход воспрещен», закрывающий вход к роднику пифии. Как можно сказать птице не лететь в родное гнездо!

Мы с жадностью пили воду и забрались вверх по древним ступеням, так глубоко высеченным в похожих на вагину стенах за родником. Потом мы отправились к источнику Геры у Нафплиона, пили и купались там, куда, по легенде, она возвращается раз в год, чтобы восстановить свою девственность.

 

Но самое поразительное переживание в Греции было не на заранее помеченном священном месте. Мы спали в кемпинге недалеко от Истмии, на берегу Средиземного моря. Примерно в три часа утра появилась Пэм и разбудила меня. Она что-то мне сказала, но я была сонной, так что она схватила меня и заставила сесть. Я смотрела прямо в ее прекрасное лицо. Она выглядела поразительно красивой; она буквально была там. Она сказала мне шесть слов, и я повалилась обратно на постель. Она снова подняла меня за плечи и на сей раз встряхнула для пущего эффекта, пока я не проснулась настолько, чтобы действительно услышать сказанные ею шесть слов. Она заставила меня дать ей обещание, а потом отпустила. Я оглянулась и поняла, что сижу на берегу Средиземного моря посреди ночи. Я разбудила девочек и рассказала им об этом происшествии. Никто из нас не мог понять, что это значило.

Несколько дней спустя мы сели на паром до Венеции и проехали по Италии до Франции, чтобы наконец-то начать поиски Рене-ле-Шато, но такого места не было ни на одной из найденных нами карт.

 

Тогда мы решили поехать в Арль, чтобы убедиться, что свет там действительно не такой, как везде. Ван Гог писал там свои картины, клянясь, что свет в Арле совершенно необычен. Вот так мы оказались к югу от Арля в вечерний час, когда солнце создает такое освещение, какого я не видела нигде на земле. Наверное, можно сказать, что после этого я просто следовала за светом. Сам Арль показался нам слишком шумным, так что мы не въехали в город, а повернули на юг. Судя по карте, Средиземное море было не так уж далеко, всего в тридцати милях от нас. Мы поехали к нему, и ландшафт вокруг нас становился все более плоским, а среди бесконечных полей лаванды начали появляться островки болотной осоки. На повороте мы чуть не столкнулись с человеком на белой лошади, пасшим у дороги стадо черных быков. На нем была поношенная ковбойская шляпа и джинсы «Ранглер». Это был настоящий ковбой-работник. Широкие кожаные ковбойские штаны, заляпанные конской пеной, прикрывали его ноги. Мы поехали дальше, и поля лаванды уступили место настоящему болоту с поблескивающими там и сям ручейками и скачущими табунами белых лошадей.

Конюшни по обеим сторонам дороги предлагали покататься, и мы выбрали одну из них. Катаясь, мы обогнули поворот дороги и спугнули стаю розовых фламинго, которые взлетели, подняв ветер сотнями крыльев. Лошади восприняли это спокойно; мы были поражены. Я была очарована навсегда.

Дорога кончалась у моря, и мы сняли на ночь комнату в городке, где было проще купить паэйю, чем французские блинчики, а площадка для корриды располагалась там, где должна была быть центральная городская парковка.

 

Я ненавижу церкви, и так было всегда. Для меня это дома ханжества. Но я прочла о небольшой церкви, построенной (как почти всегда случается) на месте поклонения Богине, и мы наткнулись на нее, гуляя по городу. Так и вышло, что мы зашли в маленькую церквушку в Сен-Мари-де-ля-Мер (St. Maries de la Mer). Церковные росписи изображали женщин в лодке (Марий), и история, которую я так долго носила в своем сердце, приобрела реальное место и историческое подтверждение.

Здесь бывала Магдалина.

С течением лет Магдалина стала моей Святой покровительницей. Я видела в ней утерянную невесту, не только отдаленное от Христа редакторами Библии женское начало, но и женщину, которую позорили и поливали грязью, которую назвали шлюхой, низведя до этого статуса следом за ней и всех женщин вообще.

Когда я спрашивала воспитывавшую меня женщину о моей биологической матери, она всегда с отвращением отмахивалась от этого вопроса, выражая не слишком глубокое умозаключение о сомнительной морали родившей меня женщины. Так что я по своему опыту знаю, какой вред можно нанести, сбрасывая человека со счетов при малейшем намеке на неприличие, не говоря уже о наглом ярлыке, навешенном на Марию Магдалину.

 

Мы чудесным образом нашли место, где Магдалина высадилась, приехав на территорию Франции после распятия. Она приплыла на лодке с другими исторически важными фигурами, как говорит хранимая здесь легенда.

Среди людей в лодке была и маленькая девочка, которую они называли Сара (Магдалина сказала, что ее имя нельзя верно записать по-английски, что оно гортанное, и что написание «Sarh» будет более верным). Легенда гласит, что это была служанка. Но я знала, что это была дочь Йешуа и Магдалины, которую называли Темной и считали египтянкой, потому что ее необходимо было прятать, чтобы защитить ее жизнь.

Мы посетили малюсенькую крипту, где Сар’х стоит весь год, кроме одного дня, и были очарованы сильнее, чем когда-либо случалось в такой обстановке. Это был единственный раз в моей жизни, когда я ощутила святость в церкви.

 

Сар’х – покровительница цыган, и каждую весну сотни тысяч цыган со всей Европы приходят отдать ей дань, вынося ее изображение к морю и купая ее в соответствии с Ритуалом Изиды. Весь год они посещают ее в крипте, приносят ей новые одежды и укрывают ее ими, пока она не покроется многими слоями тафты, кружев, блесток и сеток. Они проводят ручками своих младенцев по ее губам и целуют ее щеки, капая слезами на ее деревянную плоть. А потом, в этот единственный день в году, она возносится высоко над ними на паланкине, который несут фыркающие и пританцовывающие белые кони с серебряными седлами; и она движется через толпу к берегу моря, к тому месту, где она высадилась со своей матерью.

 

За то короткое время, что я стояла перед ней в ее крипте, она позвала меня, и я обнаружила, что хочу провести с ней побольше времени, терпеливо ожидая очереди подойти к ней и отдать дань уважения снова и снова. Наконец я набралась смелости прикоснуться пальцем к ее деревянной щеке, и у меня на глаза навернулись слезы.

Я смогла оторваться от нее, только дав обещание, что когда-нибудь вернусь сюда с цыганами, чтобы увидеть, как она едет на облаках к морю.

Я сказала себе, что после такого пика ничто не помешает нам найти Рене-ле-Шато. Вы не можете себе представить, что мы чувствовали – три женщины, едущие по Европе, спящие в кемпингах, иногда останавливаясь в гостиницах, ища историю, ища свое происхождение, ища то, что течет в наших жилах, ведомые чем-то за пределами понимания. У нас не было гида и даже карт, кроме самых простых.

Но городок Рене-ле-Шато таился от нас, и мы попали в Лурд, оказавшись среди носилок, полных болезней, и паралича, и старости, где тела с отвисшей кожей теснились под пастырским наблюдением десятков женщин в черных робах. Везде были жалкие, грустные люди, которых пасли жалкие, грустные монашки! Сотни других отчаянно протягивали к кранам пластиковые бутылки в форме Девы Марии, наполняя их, завинчивая крышки и пихая их в полиэтиленовые пакеты из супермаркета, чтобы отвезти домой, как любой другой сувенир. Святая вода в пластиковой Марии.

У меня это вызвало отвращение. Адрианна, которая никогда не сказала ни о ком и ни о чем ни одного дурного слова, заявила: «Это самое мрачное место, какое я когда-либо видела. Вы можете остаться тут, если хотите, но не могли бы вы отвезти меня на окраину города и забрать оттуда по дороге обратно?»

 

Мы пережили Лурд, и, утомившись после поисков света, который я там так и не нашла, уехали в тот же день, оставив в зеркале заднего вида одетых в черное монахинь, волочащих накрытые черным носилки и толкающих древние инвалидные коляски обратно в отели и к автобусам. В тот день в водах Лурда не случилось чудесных исцелений.

Мое сердце сказало мне, что Рене-ле-Шато где-то позади, так близко, что мы почти проехали мимо по дороге в Лурд. Наше время было на исходе. Скоро надо было возвращаться в Амстердам. Нам надо было успеть на самолет; Адрианне пора было в школу; женщина, ухаживавшая за моей матерью, должна была вернуться домой; Дженнифер предстояло через несколько дней уехать на учебу в Индию. Несмотря на это, я развернула машину, и мы отправились обратно к Пиренеям. Нас обогнала тьма, но полная Луна пела мне, пока мы ехали вверх и вниз по холмам. А потом Луна начала исчезать, как будто ее постепенно пожирала какая-то сила. Мы остановились где-то в предгорьях Пиреней и смотрели, как полная Луна входит в фазу полного затмения.

 

Той ночью мы заснули в машине, у обочины проселочной дороги, где-то (как мы надеялись) на пути к Рене-ле-Шато. Я помню, что проснулась и потянулась, удивившись, что научилась спать, свернувшись под рулем. Было холодно, роса еще не исчезла, а коровы, куры и петухи приветствовали рассвет.

Весь день мы ездили по деревням и проселкам, останавливаясь там и сям, чтобы спросить о дороге на Рене-ле-Шато. Однажды нам указали дорогу, и мы приехли к заброшенному дому посреди пустынных полей. Я не знаю, как мы оказались в маленьком городке к югу от Каркасона, но тут мы остановились в поисках отеля. На эту ночь мне нужна была кровать. Нам сказали:

– Единствнное место, где тут можно остановиться – это старый замок вон там, на реке.

Я могла бы догадаться, что после полного затмения в полнолуние мы можем оказаться замешанными во что-то магическое.

Поддавшись ощущению какого-то обещания, мы забрались в башенки по изношенным веками ступеням. Тысячи ног ходили по ним, пока они не пригнулись навстречу друг другу, как древние танцовщики танго. Замок был построен во времена тамплиеров, когда ветер носил истории о рыцарях и крестовых походах, а мистицизм заполнял дома и сердца катаров, одной из самых преследуемых сект в истории, членов которой католическая церковь практически уничтожила на корню.

 

Я ощущала, как таинство просачивается в мой ум и оплетает мое сердце знакомыми щупальцами ожидания, захватывавшими меня и уводившими во время снови́дения. Рано утром я спустилась из башенки, села во дворе, окруженном высокой крепостной стеной, и пила эспрессо с круассаном. В Южной Франции жизнь хороша.

Мы сложили вещи и смотрели, как ивы плачут в зеркале заднего вида, пока мы ищем выезд из города. Я свернула направо, а потом налево. Не знаю, зачем. Я не могу сказать, что я «отпустила» и что-то пришло и взяло руль в свои руки. Я просто свернула налево и поехала в гору, раз за разом поворачивая и забираясь все выше. По моему лицу, рукам и ногам прокатывались волны мурашек, и меня охватило ощущение возвышенного.

На вершине мы заехали в малюсенькую деревеньку и припарковались. Мы пошли в единственном направлении, где нам не грозило свалиться вниз с горы, и прошли мимо книжного магазинчика с явными признаками эзотерики. Я не могу описать, насколько неуместым показался мне магазин книг по оккультизму в этой самой маленькой из всех виденных мной деревенек.

Мы ускорили шаг. Вверх по склону – и вот она, малюсенькая церковь Рене-ле-Шато. Дверь скрипнула достаточно громко, чтобы произвести эффект, и мы шагнули внутрь, пройдя мимо самого дьявола (или его деревянного изображения, соответствующего представлениям безграмотных верующих). Он был около метра ростом, с раздвоенными копытами, рогами и оскаленными зубами, и держал чашу со святой водой!

На одной из панелей сидела Магдалина с черепом у ног. На изображении Тайной Вечери она сидит под столом, и, пока Апостолы произносят тост за Йешуа, она трется щекой о его колено, обвернув его ноги своими волосами. Темно-синий потолок расписан звездами, как в древних египетских гробницах. Я быстро села на скамью, потому что мои колени подгибались, грозя предать трепещущее сердце.

 

За церковью стоял дом священника Соньера и Ла Тур Магдала (которую он сам построил и назвал так) с видом на Пиренеи. Виденный нами документальный фильм был о таинственном открытии Соньера, но мне это не было важно. Я не хотела знать, что он нашел и где спрятал. У меня не было желания копаться на кладбище. Я хотела знать правду, скрытую за таинством. Я хотела знать алхимическую правду, и я знала, что она связана с Магдалиной и ее тантрической связью с Йешуа.

Что могло быть настолько важным, чтобы ради сокрытия этого католическая церковь вырезала целый народ и постаралась уничтожить весь этот район?

Что Йешуа не давал обета безбрачия. Что Магдалина была не шлюхой, а невестой Йешуа, Инициаткой, одной из верховных жриц Храмов Изиды, прекрасно подготовленной к сексуальной связи с Йешуа. Что у них была дочь, и что ее потомки были по праву наследниками Царства для тех, кто в него верил, как и для тех, кто (как церковь) его боялся.

 

* * * * *

 

Несмотря на то, что в Европе я поднялась на такие высоты, несмотря на посетившие меня там видения, дом в конце концов потребовал нашего присутсвия. Жизнь не позволила нам бежать от себя, и я вернулась, глубоко тронутая, но лишь ненадолго отвлеченная от моих потерь.

Я сказала себе, что взаимоотношения, наверное, все-таки не работа всей моей жизни. Возможно, я должна передать этот факел кому-то, кто сможет донести его до цели, ведь ясно, что я на это не способна. Я помирилась со всеми советниками моего детства, попрощалась со всеми своими мечтами, и однажды вечером во время поездки с Томом и Пэм по землям хопи я поняла, что нужно сделать.

Их любовь была самой глубокой и чистой, какую я видела между людьми. Я была счастлива быть рядом с ними; и чем ближе к ним я становилась, тем явственнее становилось их чувство. Оно было реальным. Это не была маска для внешнего впечатления. Они полюбили друг друга с первого взгляда. Чудесную глубину их любви не уменьшили ни годы, ни узнавание недостатков друг друга. Они все еще глубоко уважали и ценили друг друга на всех уровнях, и духовно, и эмоционально.

– Возможно, это не я должна делать работу со взаимоотношениями, – заявила я, сидя на заднем сиденьи и драматично жестикулируя в темноте. – Я никогда не видела, чтобы люди любили друг друга так, как вы. Я с гордостью передам Факел Взаимоотношений вам. Теперь я могу расслабиться и перестать искать. Я не стану больше вступать во взаимоотношения и связи. Я передаю факел вам.

 

Не знаю, поняли ли они, из каких глубин моего существа вырвались эти слова, но я наклонилась вперед с заднего сиденья и объявила это. Я сказала, что никогда не видела, чтобы люди так любили друг друга. Далее я заявила, что мне всегда говорили, будто бы я пришла, чтобы работать над балансом мужских и женских энергий на этом плане через жизнь со своим партнером и повседневную жизнь/любовь в полной гармонии, в равноправии и правде. Потом я протянула руку вперед, как бы передавая факел, и заявила, что ухожу из «бизнеса взаимоотношений», и что теперь это их работа. Потом я откинулась на спинку сиденья и замолчала, подчеркивая сказанное.

 

Однако на тот момент я провела целых два года, желая умереть, а я, как правило, в конце концов получаю то, чего хочу. Я только заметила, что получаю желаемое, когда уже больше не хочу его иметь. Так что, наверное, не стоило удивляться, когда дискомфорт от некоторых физических симптомов отвлек меня от депрессии. Мне стало больно ходить. У меня болели суставы. Я ужасно себя чувствовала. Мне казалось, что у меня кончились силы, а вместе с ними и воля. У меня не было энергии. Я не могла спать по ночам, ворочаясь в постели, когда меня преследовали призраки прошлого.

 

Я вышла на связь с Архангелом Метатроном через поразительную женщину, жившую в Юте, которая к тому же была интуитивной целительницей. Она сделала для меня несколько чтений, и это, в дополнение к информации, полученной мной от Хаторов через Тома, было моим единственным утешением и лечением за все эти годы.

Но в тот раз Метатрон был со мной резок. Он сказал, что у меня ранняя стадия волчанки, и что, если я немедленно ничего не сделаю, то получу смерть, которой так желала. Затем он дал мне формулу необходимых антиоксидантов. Я немедленно позвонила Тому и попросила поговорить с Хаторами. Мне было нужно подтверждение или другое мнение.

Когда Хаторы «пришли», я сообщила им о своей неверности и сказала, что говорила с кем-то другим. Они долго хохотали, а потом, хотя я не сказала им ничего из того, что уже знала, они начали подробно рассказывать мне, что со мной не так и что делать, чтобы это исцелить – если я выберу жить. Потом они дали мне звуки, которые помогут мне отпустить и исцелиться. Они были записаны, я забрала их домой и постоянно слушала.

Я считаю, что исцелилась благодаря звукам Хаторов, данным через Тома, вкупе с использованием антиоксидантов.

 

Надо сказать, что, хотя я перенесла исцеление с помощью звука, я не знала Тома Кениона как учителя. Не нужно говорить, что у меня были проблемы с «учителями», и я долго наблюдала за безупречностью его жизни как человека, прежде чем решилась рискнуть и посмотреть, чему же он учит. Но на тот момент влияние звука на мою жизнь было велико, и, когда у него наметился местный семинар, мне показалось логичным взяться помогать ему с записью и другими организационными вопросами – скромная попытка отблагодарить.

К концу первого дня семинара я узнала, что мой друг Том не только обладает одним из самых необычных голосов мира, но и является самым эрудированным из всех моих знакомых в огромном разнообразии вопросов.

Он понимал нюансы намерений в разных течениях внутренней алхимии, включая тибетский буддизм, даосизм, индуизм, Высшую Алхимию Египта и эзотерическое христианство; Он говорил на любую тему с юмором и скромностью, делая материал не только понятным, но и изменяющем сознание. Он извлек самую суть того, как каждое течение расширяет и возвышает сознание.

 

Он понимал намерение, скрытое за тем, что считается священным в каждом из этих течений; он понимал таинство, не обволакивая его щупальцами догмы. Он собрал зерна мудрости из всех течений внутренней алхимии и обучал науке и физике сознания осторожно и мягко, не облепляя их догмой.

К концу тех первых выходных Том Кенион заслужил мое уважение в области, в которой, как мне казалось, я никогда не буду уважать другое живое существо – как учитель. Я изменилась – буквально и до глубины души – как от его информации, так и от звуков.

Я знала, как он живет. Я достаточно часто бывала у него дома, чтобы видеть, как он безупречен в своих повседневных обязанностях. Я знала его честь. Я видела, как горячо он любит свою жену, как он служит женскому началу, как все его действия проявляют уважение к Матери. А теперь я увидела Мастера и Учителя, и я хотела помочь ему донести его учение до мира так, как оно того заслуживает.

 

Изучая его жизнь, я узнала, что он был одним из первых, кто помог науке принять как факт то, что звуки и частоты могут изменять состояние мозга, и что в 1983 году он основал центр «Acoustic Brain Research», изучающий влияние звуков на сознание. В течение десяти лет он проводил опыты, в конце концов доказавшие, насколько эффективно звук может влиять и влияет на состояние мозга.

Он ввел в обиход термин психоакустика, чтобы объяснить «свадьбу» психотерапии и лечения звуком.

И все это гениально простым способом оформилось в семинар. Левое полушарие мозга получало необходимые ему сухие данные от психотерапевта и ученого Тома, а правое полушарие получало все необходимое во время «звуковых медитаций» от мистика Тома. Не высказанный словами материал передавался через звуковые коды, выраженные его голосом во время частых звуковых медитаций. Сочетание «обучения на словах» и «настройки на звук» было потрясающим переживанием.

 

Интуиция сказала мне, что его работа будет крайне важной в ближайшие десятилетия. Мы начали разговаривать о том, как я могу помочь Тому донести его знания до мира. Многолетний опыт работы в прессе и рекламе можно будет использовать для доброго дела!

Но потом их прекрасный дом с видом на море был выставлен на продажу, а раз им было нужно переехать, они решили отправиться на юго-запад. Я не могла перенести еще одну потерю. Мы были очень близки друг другу, и я решила, что, наверное, и в моей жизни настало время перемен, и стала думать, как бы присоединиться к ним. Три мушкетера не могли расстаться из-за такой мелочи, как потеря арендованного дома, а такие друзья, какими мы стали, не слишком-то часто попадаются в течение жизни. Я устроила распродажу, пустила с молотка свои любимые вещи и отправилась на восток, чтобы уладить там кое-какие старые дела. Уход за матерью стал выше моих сил, и я наконец поместила ее в дом престарелых. Обе мои дочери учились в колледже. Я могла ехать, куда захочу.

 

За четыре года до этого Пэм боролась с раком груди и победила. Она выбрала жить. У меня теперь была сто́ящая работа, и я больше не проводила свои дни, желая смерти. Я тоже выбрала жить. Казалось, что в жизни снова наступила весна. Во многих областях работы Тома мое знание бизнеса было крайне необходимо. Я собиралась помогать ему как организатор. Я также вплотную занялась сбором средств на постройку храма исцеления звуком, который Хаторы попросили создать в Нью-Мексико. Работы было много, и я чувствовала, что распространение работы Тома в мире – это самое важное, на что я могу употребить свой талант. Он работал со звуком, а звук и музыка пересекают все границы. Звук выходит за границы языка. И Том был честным. Он не был лицемером, он любил и уважал женское начало, Мать. И он любил и ценил свою жену. А это было для меня важнее всего после жизни, полной мужчин, насиловавших или презиравших женское начало.

Кроме того, все мы были лучшими друзьями. Все мы отлично проводили время вместе. Мы легко уживались на кухне. Мы хорошо путешествовали вместе. Мы смеялись и смотрели вместе плохие телепередачи.

Мы с Пэм вместе плакали об ошибках, которые совершили со своими детьми. Мы листали наши детские фотоальбомы и всхлипывали, жалея, что не знали тогда, как мы красивы. Мы вместе оплакивали то, что провели всю жизнь, считая себя толстыми и некрасивыми. Я смотрела на ее снимки и видела на них одну из самых очаровательных и прекрасных девушек, каких мне только довелось встречать. Она клялась, что думает так обо мне. Мы рассказывали друг другу свои самые сокровенные тайны. Она родила дочь и отдала в приемную семью. Я родила дочь и отдала в приемную семью.

 

Но у Пэм начало болеть плечо. Когда она перед отъездом пошла к доктору на острове, ей сказали, что она порвала ротаторную манжету плеча, вероятно, во время прошлой операции. Они сказали, что это будет долго заживать, и ничего с этим не поделаешь. И она ничего не делала. Но боли усиливались. А потом, как раз перед Рождеством, Том позвонил мне на Восточное побережье, где я утрясала старые дела. Боли Пэм стали такими сильными, что он отвез ее в больницу.

В больнице ей сделали сканирование костей, чего не сделали на острове, и результаты показали, что рак перешел на кости. То́му сказали, что у Пэм рак четвертой степени. Конвенциональная медицина могла предложить ей только свидетельство о смерти. Это была ужасная новость, но Пэм поклялась, что победит болезнь. Прежде чем я смогла присоединиться к ним, они решили переселяться обратно. Пэм хотела быть ближе к дому.

 

Потом они позвонили мне и спросили, не соглашусь ли я поехать с Пэм в Мексику, где у нее появилась надежда на исцеление при помощи нового лечения. Том сам ухаживал за ней последние несколько лет, после того, как у нее впервые диагностировали рак, но цена лечения все возрастала, и он был вынужден остаться и работать, чтобы платить по счетам. Это значило, что я уеду на месяц, а Адрианна как раз приехала из колледжа на летние каникулы и хотела, чтобы я была с ней дома. Но несколько лет назад, посреди ночи на побережье Греции, я дала обещание, и знала, что должна поехать. Вот так вышло, что мы с Пэм провели месяц в Тихуане, в клинике, применявшей инсулиновую кому, чтобы погрузить тело в близкое к смерти состояние, позволяя максимальный доступ кислорода, что якобы должно было убивать раковые клетки. Это был экспериментальный процесс, который было невозможно проделать в Америке, учитывая монополию на смерть, которой владеет Американская медицинская ассоциация.

 

За этот месяц я видела, как приходили и уходили самые поразительные, отчаянные и честные люди. Я видела, как происходили чудеса, и я видела, как люди умирали. Когда Пэм впервые начала погружение в кому после нескольких недель подготовки, этот процесс вызвал страшную борьбу, пока она двигалась между измерениями. Смена измерений эмоционально и физически изматывала ее; после той первой комы Пэм поклялась, что никогда не повторит этот процесс.

Как индукция комы, так и возвращение в сознание сильно изменяли человека. Во время введения в кому ощущение ухода было настолько сильным, что легко могла начаться паника. А когда ей ввели сочетание витаминов, которое должно было вернуть ее в сознание, тело подверглось ужасающим спазмам при сильном потоотделении.

Наутро перед вторым сеансом она отказалась идти. Все чувствовали, что комы – ее единственная надежда. Больше нечего было делать. Она в течение нескольких недель делала все другие процедуры, чтобы дать организму силы, но у нее была четвертая стадия рака. В Северной Америке ей не на что было надеяться; здесь, по крайней мере, у нее была надежда, а пока она думала, что может перенести этот процесс, она верила, что сможет исцелиться.

 

Я не знала, что и делать. Я была одна в Тихуане, в Мексике, с моей лучшей подругой, и ответственность казалась огромной. Так что тем утром я схватилась за единственное, что пришло мне в голову. Я предложила попытаться провести ее через измерения во время индукции комы и процесса возвращения при помощи моего голоса, чтобы проложить путь, по которому ее сознание сможет следовать, покидая тело; я обещала, что буду ждать ее возвращения, чтобы помочь ей своим пением. Ей эта идея понравилась.

Я поговорила с директором клиники, поскольку мы успели подружиться, и он одобрил мою идею. Я начала переписывать распорядок процедур, и кончилось тем, что я практически стала работать в клинике. Он поддерживал все, что могло помочь пациенту и хотя бы потенциально облегчить процесс. Я решила, что надо уважать систему верований каждого отдельного пациента, ведь в принципе с каждым погружением в кому человек снова и снова переживал процесс умирания. Так что, если я буду петь, чтобы помочь ей расслабиться, вознося хвалу богам, в которых она верила, это может создать для нее безопасную базу.

 

На следующее утро я принесла с собой свои шаманские принадлежности. У меня были перья Орла и Сокола, тибесткие погремушки и другие простые тибесткие инструменты. Я принесла камни, заговорившие со мной и попросившие взять их с собой. Когда я вкатила Пэм в палату, врачи, ставшие нам друзьями, расступились и позволили мне присоединиться к ним. Они использовали одну сторону больничной койки, а я – другую. Мы разложили свои инструменты по разные стороны простыни: шприц, трубки и стетоскоп с одной стороны, Орел, Сокол и колокольчики – с другой. Меня глубоко тронуло их уважение.

Они достали шприцы и пузырьки с лекарством для индукции комы и флаконы со средствами, которые вернут ее обратно. Я достала тингша (тибетские молитвенные колокольчики – прим. перев.) и погремушку, которые должны были проложить звуковую тропу, которой, как я надеялась, она может проследовать, как неоднократно делал Том.

Они ввели ей инсулин, я поцеловала ее на прощание и держала ее за руку, пока инсулин распространялся по ее венам. Его распространение по телу дало начало ее путешествию. Этот процесс в первый раз вызвал у нее сильную панику, поскольку, двигаясь между измерениями, она встретилась со своим собственным адом и чудовищами своего детства.

 

Я призвала архангелов и стала петь мантры, символизирущие почитаемых ей богов. Она любила Тару, и я стала петь ей мантру Тары, повторяя ее до тех пор, пока она не погрузилась в кому с блаженной улыбкой на устах, в отличие от первого раза, когда она стонала и билась в судорогах.

Я сидела с ней все время, пока ее не было, держа ее за руку, как я делала и в первый раз. Потом доктора дали мне знак и начали вводить ей вещества, которые должны были привести ее в себя, продержав ее в коме столько, сколько она могла выдержать, судя по показаниям следящих за жизнедеятельностью организма приборов. Я взяла свои перья и инструмнты и позвала ее обратно. Я снова стала петь ей мантру Тары и другие известные мне молитвы. Ее возвращение было мирным, и она вернулась с улыбкой, без паники и спазмов.

Я была в восторге. Она вернулась с воспоминаниями, которые позже помогли ей исцелить многие преследовавшие ее неразрешенные пробемы. Это было насилие в раннем детстве, которое она скрывала от мира под многими слоями внешних приличий. В конце концов, надо быть приятной людям! Эти проблемы убивали ее, они могли легко вызвать рак (по моему скромному не одобренному Американской медицинской ассоциацией мнению). Потом этот процесс повторялся каждый день до нашего отъезда. При отъезде сканирование костей показало прекрасный результат – сокращение раковых опухолей на 60%.

Но сокращение на 60% значило, что 40% осталось, и клиника не хотела ее отпускать. Однако Пэм был нужен отдых, так что мы вернулись домой, то есть на северо-запад, куда Том во время нашего отсутствия перевез их вещи по просьбе Пэм.

 

По возвращении стало ясно, что ей необходимо продолжать процесс, но на сей раз я не могла ехать с ней в Мексику. Лето почти кончилось, Адрианна собиралась вернуться в колледж, и мы договорились, что с Пэм поедет ее сын. Стоимость лечения все возрастала, и Том должен был продолжать работать. Пэм была недовольна окрестностями Сиэтла, куда они с Томом изначально перебрались, так что во время ее второй поездки в Мексику Том перевез их вещи туда, где Пэм хотела быть – в прекрасный дом с видом на море, который им пришлось оставить год назад; они снова стали моими соседями.

Я заново обдумывала свою жизнь. Адрианна собиралась вернуться в колледж. Мне понравилось работать в клинике в Тихуане, и они нуждались во мне. Во время пребывания там я обнаружила в себе странный талант. Я хорошо умею обращаться с людьи в кризисной ситуации. Мне нравилась грань жизни и смерти. Неудивительно, что меня тянуло к шаманизму. У меня был талант водить людей между измерениями.

Я начала переговоры с клиникой о том, чтобы начать работать в Тихуане на полную ставку. Я буду североамериканским шаманом в раковой клинике в Мексике! Но маленькие острова очень похожи на маленькие деревни. По острову распространился слух, что я собираюсь уехать работать в Мексику. И однажды утром, когда я сидела и мечтала о том, каково будет жить в Мексике, мне позвонил Том.

Я слышал, что ты собираешься в Мексику.

Ну, я об этом подумываю, ответила я.

Значит, ты, наверное, не сможешь помочь мне донести мою работу до мира.

Мы все были так заняты уходом за Пэм, что я напрочь забыла о работе, начатой несколько лет назад. Я поняла, что со всеми этими заботами у нас с Томом уже целый год не было времени для делового разговора. Его работа была заморожена, и то, что я собиралась для него сделать, не было материализовано.

 

Я сидела за своим обеденным столом, глядя на море, и вдруг поняла, что на самом деле значит этот телефонный звонок. Он спрашивал, правда ли я собираюсь их бросить. Он спрашивал, насколько я верю в его дело. Он спрашивал, насколько я хочу быть с ними. И я вспомнила обещание, которое дала Пэм на пляже в Греции, и услышала, как мой голос говорит Тому, что я вовсе не собиралась на самом деле ехать в Мексику. Это все, что было сказано. Эта тема больше не обсуждалась.

Я ни разу не пожалела об этом решении.

Потом нам позвонили из клиники и сообщили, что в бедренной кости Пэм образовалась трещина, из-за которой она не может ступить на ногу. Она хотела вернуться домой, хотя ее просили остаться в клинике, где она могла бы продолжить лечение. Но Пэм хотела вернуться на остров, где она могла бы видеть море и Орлов, где паромы колышат глубокие воды залива Пьюджет-Саунд.

Мы с Томом поехали в Сиэтл, чтобы забрать ее. Мы не виделись месяц, и я помню, как мы были шокированы, увидев ее. Она не могла ходить и потеряла очень много веса.

Паром стоял в доках на острове Оркас и был закрыт. На остров нельзя было доехать на машине. Я нашла частную баржу, на которую можно было грузиться без трапа, и мы привезли Пэм домой, как Макартура, возвращающегося на Филиппины. Судно причалило, мягко опустило голову на берег, и мы уехали.

 

Я могла бы написать тысячи страниц о последующих месяцах, но никогда не смогла бы адекватно рассказать эту историю. Знаете, мы живем своей жизнью и думаем, что знаем других людей по маленьким совместным переживаниям, по маленьким моментам интимности. Чашка кофе, слеза... и в конце концов мы действительно узнаём друг друга, но не так, как мы узнали друг друга за эти несколько месяцев.

На тот момент я была знакома с Пэм Кенион около пяти лет и думала, что хорошо знаю ее. Мне казалось, что я знаю, из чего сделан Том Кенион. Но эти люди, которых, как мне казалось, я знаю, за последующие месяцы стали моей кровью. Оба они текли в моих жилах. Я смотрела, как Том отдает все, что имеет, чтобы сохранить Пэм жизнь. Он ухаживал за ней днем и ночью. Он делал ей соки, а когда от соков ее мутило, он варил ей кашу, а когда вкус каши был ей неприятен, он делал ей тушеные овощи, а когда овощи были невкусными, он варил ей суп. Он рылся в журналах и медицинских справочниках и покупал все, что могло хоть как-то помочь. Их салон переполнился лекарствами и пищевыми добавками.

 

За последующие месяцы мы пережили такие интимные моменты, какие мало кому выпадает честь пережить. Я научилась мыть человека в инвалидной коляске. Мы все ломали голову над тем, как одевать ее, при этом не оказывая давления. Мы падали друг на друга, учась скатывать и двигать простыню, пока мы с Томом изобретали способ передвигать ее по кровати. Мы подкладывали ей подушки для удобства, рассказывали анекдоты, смеялись, плакали и делились самыми сокровенными тайнами. У нее случались прорывы, о которых я не стану тут писать. Она вспоминала своих самых сокровенных и темных демонов, тех, которых загнала так глубоко в свои кости.

 

Все эти месяцы я приходила к ним около семи утра и уходила к полуночи. Том в одиночестве нес ночную вахту, почти не имея возможности спать, ведь именно по ночам она металась, заново переживая свое болезненное детство. Он просто никогда не спал, и я смотрела, как его кожа становится сначала бежевой, а потом серой. Мы были убеждены, что Пэм выживет, но на его счет я уже не была так уверена.

Мы наняли нескольких сиделок, чтобы у каждого из нас хоть иногда бывала передышка, а когда у Тома бывали семинары, к Пэм приезжали ее ближайшие друзья. Один за другим все те, кого она любила, получили ценное время наедине с ней. Поразительные жители нашего острова приходили и пели для нее, делали ей массаж, проверяли работу жизненно важных органов и причесывали ее. Наш друг, доктор, приходил к ней по вызову на дом.

 

Оглядываясь на то время, я вспоминаю, что она два года жила с раком костей, не принимая никаких болеутоляющих. Она ничего не принимала до самых последних недель своей жизни. Том снимал ей боль звуками и энергетическими практиками, которые он проводил усердно, с любовью и юмором.

Однажды утром я пошла к ним пораньше и обнаружила, что Пэм сидит с самой чудесной теплой улыбкой, какую я когда-либо видела. Пэм была радостной, веселой и голодной, чего я уже давно не видела. Она съела целую порцию жидкой еды и попросила добавки.

В то утро многие друзья пришли ее навестить, и она приветствовала каждого той самой улыбкой, от которой становилось светло даже в самых темных уголках души. Но тем утром что-то было необычно. В ней проявилась сила, уверенность в себе, какой я раньше никогда в ней не видела. Она говорила нам, чего она хочет, и как именно это надо сделать. Тем утром ей было все равно, чего хотят окружающие. Она знала, чего хочет она.

 

Том вел семинар в Калифорнии и должен был вернуться в тот день вечером, и я не могла дождаться, пока он приедет и увидит эту новую сильную Пэм.

Я искупала ее и помыла ей голову, и мы смеялись над ужасающей смехотворностью ситуации – она сидела в инвалидном кресле, а я поливала ее голову водой, сидя на краю ванной, и я была мокрее, чем она.

Моя дочь Дженнифер заскочила навестить ее. Я уже не помню, что Дженнифер хотела сделать, но я это не одобрила и выдала ей обычную «материнскую беседу», рекомендуя ей мое ви́дение ее будущего, которое, конечно, отличалось от ее.

Когда Дженнифер ушла, все как будто одновременно исчезли. Взрослые дети Пэм поехали в город, и мы с ней остались в доме одни.

Ты должна отпустить своих дочерей, Джуди. Ты должна позволить им принимать собственные решения, – сказала Пэм, наклонив голову и щурясь на меня.

Я знаю, сказала я, но она ожидает, что я поступлю как мать-наседка. Я должна с ней не соглашаться.

Я попыталась отшутиться, но заметила, что воздух в комнате изменился. У него было то самое влажное присутствие, которое я однажды уже ощущала. Свет распространялся иначе; он казался влажным и напряженным.

 

Пэм не собиралась бросить эту тему.

Слушай, я говорю серьезно. Ты должна отпустить. Они должны жить собственной жизнью. Отпусти Дженнифер. Отпусти Адрианну. Отпусти их.

Я думала, что уговорю ее оставить эту тему.

Кто бы говорил, засмеялась я. – Разве это не ты последние две недели не выпускаешь из-под наблюдения своего семнадцатилетнего сына?

Ее обращенный на меня взгляд был как облако, он поднимал меня, и я витала на нем.

Это было вчера. Сегодня я все вижу иначе.

Мне показалось, что плотность воздуха изменилась. «Свет» в воздухе стал видимым.

Ты должна отказаться от планов для своих дочерей. У них есть собственные планы. Ты должна позволить им строить их собственные планы.

Она не собиралась оставлять эту тему.

У всех есть планы, она посмотрела в окно, на блестящую на солнце воду. – Даже у моих сиделок есть планы. Все они хотят быть «единственной», которая улучшит мое самочувствие, или той, кто снимет боль. Все целители хотят стать тем, кто меня исцелит. Нет ничего плохого в таком плане, но это их планы, а не мои.

Мы вышли на одну из важнейших проблем в жизни Пэм. Она прожила свою жизнь, большую часть времени воплощая чужие планы.

У моих сиделок даже есть планы на то, что я вижу, глядя в окно! – она рассмеялась. – Вчера я сидела у окна, глядя на воду. Моя сиделка спросила: «Пэм, на что ты смотришь?» Я ответила: «Я смотрю на блики на воде». А сиделка сказала: «Пэм, а что ты видишь, глядя на блики на воде? Ты видишь Бога?» Пэм хитро улыбнулась мне и задрала верхнюю губу. – И я ответила: «Нет, я не вижу Бога. Я вижу свободу».

 

Тишина рассекла воздух, как нож. Мы были в какой-то важной точке, где-то левее последней звезды, приближаясь к бесконечности. Я знала, каким должен быть следующий вопрос, но не знала, наберусь ли смелости его задать. Не думаю, что кому-то из нас серьезно приходила в голову мысль, что Пэм может умереть. Она была в процессе исцеления. Просто у нее был кризис исцеления. Она приехала домой только для того, чтобы дать бедру зажить, а потом она вернется в клинику, завершит лечение, и после этого все будет отлично.

Но этот разговор перешел в мистическую фазу и звучал, как последние слова, и мне не хотелось об этом думать. Но, если это был ее последний разговор, а я не задам этого вопроса, как я буду жить потом?

А у меня есть планы для тебя? – я закусила губу.

Были, до поездки в Альбукерке.

И какие же у меня были для тебя планы?

Ты хотела, чтобы я осталась жить, ее улыбка была похожа на молодой месяц, осветивший всю комнату. Пэм была единственной из моих знакомых, кто мог вот так наполнить комнату светом.

Моя рука дрогнула, когда я убрала с ее лица прядь волос, и на глаза у меня навернулись слезы.

Я хочу танцевать с тобой на всех великих пляжах мира.

Мы потанцуем, – ответила она.

Что? В моем уме и в моем сердце?

Да, в твоем уме и твоем сердце.

А что случилось после Альбукерке?

 

Я незадолго до этого съездила в Альбукерке по инструкциям Хаторов, чтобы заложить столб для храма исцеления звуком, который мы там строили, и это стало для меня глубоким мистическим переживанием, в процессе которого мне пришлось признать свою силу, чтобы это смогло произойти.

Теперь ты согласна позволить мне строить мои собственные планы, ответила она с широкой улыбкой. Слушай, продолжила она, не важно, проживу ли я 20 минут или 20 лет. Важен сам процесс.

Мне показалось, что меня перенесли в какой-то иной мир, о котором я раньше ничего не знала. Между окружавшими нас молекулами существовало явно ощутимое свечение. Воздух был влажным и создавал никогда ранее не виденную мной рефракцию света. Свет казался «влажным», и Пэм буквально светилась.

Отдай своих зверей, Джуди. Найди хороший дом для Мишки Кола. Ты должна быть свободной, чтобы уйти.

Она закрыла глаза. Я спросила, не хочет ли она вздремнуть, и она сказала, что хочет, но боится, что проснется в слезах от воспоминаний детства. Я пообещала остаться с ней в комнате, и она задремала. Я села и начала записывать наш разговор. Я написала записку: «Не забыть сказать сиделкам, чтобы не давили на Пэм своими планами».

Пэм начала как-то странно дышать. Я бросила блокнот и встала рядом с ней. Я положила свою ладонь на ее. Казалось, что она вдыхает, но не выдыхает. Она как будто задерживала дыхание.

Дыши, Пэм, – сказала я, и она выдохнула.

 

Глядя на нее и напоминая ей дышать, я вспомнила, как Том рассказывает о трех гунах. Он использовал дыхание в качестве примера, чтобы мы поняли роль каждой гуны.

Помнится, он говорил, что раджас начинает действие. Саттва поддерживает его, это точка продолжительного вдоха, почти задержка дыхания между вдохом и выдохом, и в этой точке живет большинство из нас, там нам становится слишком комфортно, там нам хочется остаться, там мы задерживаем дыхание. И еще есть тамас, завершающий действие. Это как выдох и вдох. Никто не хочет думать о разрушении, но без разрушения, без выдоха, как говорит Том, не может быть творения.

Я думала о трех гунах, слушая, как Пэм дышит. Она ярко светилась. Ее кожа излучала сверкающую красоту, и я никогда не видела, чтобы она выглядела настолько полной силы, даже во сне. Ее дыхание выровнялось. Но потом оно начало замедляться и стало поверхностным.

 

Я не знаю, почему я начала петь, но я пела мантру Тары, стоя рядом с ней и держа ее за руку. Если так выглядела смерть, то она была мощной, глубоко таинственной и полной покоя, и я не могла придумать ничего другого, как только петь для нее. И я пела ее песню, мантру Тары, и мне казалось, что я пою очень долго, хотя прошло всего несколько минут. Потом я подумала про Тома и стала гадать, как сообщить ему, летящему где-то в небе над Сиэтлом, что это, возможно, конец. Тогда я стала петь другую мантру, которая, как я надеялась, призовет его сознание. Но, закончив с этим, я вернулась к мантре Тары. Что бы ни происходило, это время было посвящено Пэм.

Я пела ее мантру, когда она перестала дышать, ровно 20 минут спустя после того, как она сказала, что неважно, проживет ли она 20 минут или 20 лет – ее процесс был окончен. Она была свободна, как блики на воде.

 

Остаток дня и ночи прошел среди наглых вторжений, возникающих, когда к вам в гости приходит смерть – похоронное бюро, полиция. Я хотела кричать о том таинственном месте, которое я только что посетила с Пэм. Я хотела, чтобы они узнали, какой мирной, спокойной и элегантной была ее смерть, какой мощной была она перед самым концом. Но все были заняты. Поздно ночью, измотанная и на грани истерики, я наконец вернулась в свой пустой дом. Я села у окна и заплакала. Это все, что я помню о нескольких последующих днях – что я сижу у окна в пустом доме и плачу.

Мы вместе прошли длинной и утомительной дорогой до конца ее жизни, смеясь и плача о таинственности смерти и оскорбительной непредсказуемости бытия. Процесс жизни, который мы вовсе не ценим, стал под конец таким драгоценным. Сила, которую можно было взять, была наконец взята, но слишком поздно, чтобы спасти ее жизнь.

Я чувствовала Пэм вокруг себя. Я чувствовала ее в себе. Несколько дней я чувствовала, что я и есть Пэм.

 

Люди приходили со всех сторон. Я не знала, куда себя девать. Я знала, что делать, каждый день в течение долгих месяцев. Я вставала рано утром и шла в дом Тома и Пэм, чтобы помогать ухаживать за Пэм. Без нее я потерялась, стала бесполезной, и было похоже, что для меня не найдется места в той новой жизни, в которую вовлекают Тома. Я никому не была нужна.

Однажды утром, когда я сидела у окна и плакала, позвонил Том.

Услышав слезы, он спросил, в чем дело, и я помню, как сказала ему:

Я больше не знаю, кто я. Я не знаю, что делать. Раньше я знала, что делать. Я вставала утром и шла к вам, но теперь я не знаю, что делать.

Все это вырвалось на волю на одном дыхании, непрерывным стоном истощения и ужасного отчаяния от кажущейся безнадежности жизни.

Нет, знаешь, спокойно сказал Том. – Ты займешься тем, что мы делали до смерти Пэм. Ты поможешь мне донести мою работу до мира.

И я вспомнила, что я делала до того, как Пэм заболела. У меня была цель в жизни, у меня было важное дело!

 

Я могла бы написать много томов о последующих месяцах; это был учебник по чужим планам. Вы бы поразились, что наваливается на мужчину, чья жена только что умерла. Они приходили отовсюду, чтобы помочь ему. Мне было интересно, где все они были, когда мы дйствительно в них нуждались; но мой голос казался очень тихим в эти первые месяцы, особенно на фоне громких голосов тех, кто точно знал, что Том Кенион должен делать с остатком своей жизни. У всех были планы для Тома. Все знали, куда ему лучше переехать, где ему лучше проводить время, что поможет ему исцелиться, как должна выглядеть его скорбь, что ему нужнее всего, с кем ему лучше общаться, а с кем лучше не общаться (а именно со мной). Я смотрела, как люди со всех сторон окружают его своими планами. Он разрывался от скорби по Пэм и ничего не видел за пределами парализующей боли от потери любви всей своей жизни.

 

Пока продолжался этот парад, я начала строить планы о переезде на восток. Я только что потеряла лучшю подругу, и было похоже, что скоро потеряю и лучшего друга, и я просто не могла смотреть на то, как это происходит. Том совершенно не осознавал того, что происходит вокруг него, его тянули туда и сюда, а его горе было так велико, что он просто ничего вокруг не видел. Это был зыбучий песок, а он не мог найти сил, чтобы попытаться выбраться наружу, и вместо этого кидался к каждой палке, которой махали рядом.

Чем больше я планировала переезд, тем грустнее мне становилось. У меня была собственная скорбь от потери Пэм, а также утраты «Пэм и Тома». Безнадежность окружила и затопила меня. Я чувствовала себя потерянной во всех процессах, происходивших вокруг Тома. Он только что потерял жену. Я не была ему родней. Я понятия не имела, каково мое место в этом водовороте.

И вот я снова оказалась на дне, не зная, откуда придет следующий глоток воздуха. Некоторые события заставляют встать на колени, а если вы не верите в бородатого старого Бога, кому вам молиться?

 

Я не могу сказать, что получила послание, или что «свет» явился и сказал мне, что делать. Я просто сдалась и отправилась к Матери. Метатрон всегда говорил мне, что я обладаю некоторыми способностями, которые тщательно стараюсь не замечать, и одна из них, по его словам, это способность призывать. И, хотя я думала, что это невозможно, я опустилась на колени и попросила о помощи. Это все, о чем я просила; я просила только о помощи. Практически мгновенно вокруг меня начали разворачиваться мистические события. Каждую ночь, когда я погружалась в сон, ко мне являлась Изида. Она выходила вперед из круга древних женщин, одетых в плащи с капюшонами, так что я никогда не видела их лиц.

Она брала меня за руку, и мы неслись через клубы тумана, которые, как я догадываюсь, были иными измерениями. В конце этого «полета» мы оказывались в самых разных храмах. В каждом из этих храмов к нам подходила группа Жриц, и они брали меня за руку. Пока Изида ждала, они окунали меня сначала в один бассейн с маслом, а затем в другой. Этот ритуал купания продолжался ночь за ночью, от храма к храму и от бассейна к бассейну. Меня всегда возвращали к рассвету. Постепенно моя кожа начала становиться мягче, и мне кажется, что мой пульс стал быстрее. Я начала осознавать свое дыхание. Оно казалось более глубоким и громким, и я клянусь, что могла слышать биение своего сердца.

 

Однажды ночью они искупали меня, как обычно, и завернули, как мумию, в длинные полосы ткани. Потом они положили меня на ложе из огромных друз кристаллов, с дюжинами разных камней под точками моих чакр. Я помню, что мой «ум» подумал, что это должно быть больно – лежать на остриях кристаллов. Возможно, меня защищала ткань, в которую меня завернули, или то, как осторожно меня положили, но я не ощущала никакой боли. Этот процесс повторялся несколько ночей подряд. От ночи к ночи они меняли расположение кристаллов и камней под моим телом. Иногда розовый кварц был под моей сердечной чакрой. Иногда рубин был направлен снизу на мою горловую чакру. Инога огромный сапфир пронизывал снизу мое сердце.

 

А потом однажды ночью, когда я лежала в постели, по полу начал струиться густой туман, и мне показалось, что с этим туманом струится огромная кобра. Почему-то меня это не напугало, хотя я помню, что подумала, что должна была бы испугаться. Она заползла под простыни, переползла через одну ногу и вниз под другую, а потом обратно, снова и снова, держа меня как бы обернутой в ленту Мебиуса. Потом она поднялась высоко надо мной и расправила капюшон, все еще контролируя мое тело.

Я никому не говорила об этих еженощных визитах Изиды и компании.

Я заметила, что стала иначе себя вести, когда мне звонил Том. Я поймала себя на том, что при разговоре с ним наматываю на палец телефонный шнур, глядя в пространство. Однажды я покраснела и начала беспричинно хихикать.

 

Люди, говорившие Тому, что он должен делать со своей жизнью, начали меня раздражать. Я стала вести себя с ними резко. Я им не доверяла. Я видела их планы и начала беспокоиться, что и у меня они есть. Я старалась оставаться ему другом, не важно, чего мне это стоило, беспристрастно, без личных планов. Уехать с острова и перебраться на восток – вот единственное решение, которое я видела для избавления от буйствовавших во мне эмоций. Я научилсь сбегать, прежде чем станет больно, если это возможно.

Я звонила на восток, готовя своих тамошних друзей к моему предстоящему возвращению.

Однажды я отвезла Тома на причал парома – он собирался отправиться на соседний остров к целителю. Мы сидели в моей машине, ожидая, пока паром пришвартуется. Шел дождь не обычная на острове морось, а настоящий ливень. Он добавлял атмосфере торжественности. Мы сидели и смотрели, как призрачный паром подходит к доку, скрытый дождем и сумерками, лизавшими сушу как дыхание дракона.

Мы сидели молча. Потом Том протянул руку, положил ладонь на мое сердце и сказал:

Я даю тебе обет своей правды.

Я ощутила, как мое сердце затрепетало в ответ, и я положила руку ему на сердце и сказала:

Я даю тебе обет своей правды.

Это величайшая из когда-либо данных клятв. Она помогла нам перенести все. Она держала нас, как канат. Когда я думаю, что ни за что на свете не смогу о чем-то ему рассказать, я понимаю, что не буду жить в правде, если промолчу. Когда я хочу пропустить что-то мимо и не говорить об этом, я понимаю, что просто не могу позволить себе этого, или я не буду находиться с ним в полной правде.

 

Несколько месяцев спустя двое старых друзей поехали на юго-запад, чтобы посмотреть, не снимет ли доза солнца нашу боль. По возвращении Том предложил, чтобы я не уходила в свой дом. Тогда я села поближе к его пианино, и он написал песню.

 

Когда я рядом с тобой, мне кажется, что я витаю в воздухе.

И я все еще удивляюсь тому, что мне это безразлично.

Когда я рядом с тобой, мне кажется, что я лечу сквозь бесконечный космос.

И чаще всего так бывает при виде твоего лица.

Что это за странное чувство?

Что за благословение снисходит с небес?

Не знаю, но мне хочется ворковать вместе с горлицами.

Может ли быть, что я просто влюбился?

 

А я написала стихотворение «Мне хочется узнать твой вкус так, как я знаю твои песни».

И я не могу и не хочу продолжать писать о нашей истории. Она слишком ценна, слишком волшебна, слишком мощна, чтобы рассказать это словами.

Теперь мы живем в моих детских мечтах, мы исполняем пророчества, которыми я ни с кем не делилась все эти годы.

 

Однажды экстрасенс побежал через запруженную машинами улицу, чтобы «передать мне сообщение о работе всей моей жизни». Это касалось Священного Союза.

Однажды в ресторане в Вашингтоне я почувствовала, что кто-то смотрит на меня через весь зал. Я краем глаза заметила, что он пишет записку на салфетке, а потом смотрела, как ее передают от одного столика к другому. Я знала, что она направляется ко мне, и знала, что в ней будет написано – то же, что «слова без голоса» сказали мне в развилке груши, когда мне было пять лет. А я потеряла надежду.

Теперь я иногда чувствую себя древней старухой, повидавшей на своем веку все, и воспоминания кажутся мне страницами в беспристрастной книге жизни. Я могу издали смотреть на них, но мне кажется, что они принадлежат кому-то другому. Я чувствую, что выработала иммунитет к истории своей собственной жизни. В конце концов, это просто еще одна история. А я слышала их все. И все они одинаковые. И все они разные.

Я знаю, каково это – сесть в машину по дороге домой, думая, что наконец-то находишься в безопасности после долгой ночи бегства от ужаса, и обнаружить, что снова смотришь в глаза пытке, а к твоему горлу прижимается острая сталь. Я слышала вопль и поняла, что он исходит от меня. Я задыхалась в агонии родов и не спала по много ночей подряд, когда бесценная малышка нуждалась во мне гораздо больше, чем я нуждалась в отдыхе.

 

И я снова и снова выбирала любовь.

Я вела долгую тяжкую битву с тьмой за душу мужчины и проиграла.

Я смеялась за ужином, делясь своей душой и лучшим красным вином с хорошим другом, который в ответ угощал меня изменой, продолжая гнаться за своими желаниями. Меня резали и клинками, и словами. Иногда предательство выглядит как ваш лучший друг. Иногда оно выглядит как ваш любовник. Это не называлось бы предательством, если бы вы могли узнать его заранее.

Я кричала от наслаждения долгими ночами экстаза, поднимаясь на высочайшие вершины мира в объятиях другого, и эти ночи мне никогда не забыть. Тогда я была ближе к Богу, к Богине, чем когда-либо в жизни.

 

Я строила планы на будущее своих детей, и я забыла, что у них могут быть свои планы и надежды. Мое уважение и любовь к Дженнифер и Адрианне растут день ото дня, ведь они учат меня силе и целостности. Отданная мной в приемный дом девочка нашла меня, и этот милый кусочек жизни заполнил пустовавшее место в моем сердце. Я ужасно сожалею, что у меня не хватило смелости вырастить ее самой, ведь только трусость заставила меня отдать ее. Она изысканно красива и телом, и душой. Она – Лора, и я люблю ее.

Я держала за руку свою умирающую подругу, а она сказала мне, на что похожа свобода. Она похожа на блики на воде в солнечный день, как будто ныряешь в алмазные брызги и становишься одним из них.

Я любила и жаждала любви так отчаянно, что позволила человеку бить меня, прижав спиной к двери, не имя возможности вздохнуть, или отвернуться, или изогнуться так, чтобы меня не настиг удар, а кулаки и кровь сплелись в паутину ужаса. Я молилась, и потела, и умоляла, и создавала намерения, и надеялась, и забирала свое, и жаждала, и верила, и знала. И я хотела умереть, найти свободу в бликах на воде в солнечный день, я хотела этого больше всего на свете.

А когда во мне не осталось ни дыхания, ни надежды, ангел сказал мне: «Ты только представь, каким чудесным окажется следующий. Если ты все еще жива – есть надежда. Помни, откуда ты пришла».

 

Я помню мир, где Существа плавают в синем море жидкой любви. Где самая прекрасная во всем мире Принцесса Фей носит венерины башмачки и долго и счастливо живет вместе с Джеком на амвоне. А лошади могут летать, и я тоже.

Я перестала верить. Но я никогда не переставала знать.

И как раз когда все вокруг меня умерли... а ведь есть много способов умереть... когда смерть другого толка сидела в углу и истекала слюной, требуя добавки, мой лучший друг положил руку мне на сердце и сказал: «Я даю тебе обет своей правды». А я дала ему обет своей.

А правда – это красота, как известно всем великим поэтам.

В мире, где существа пока что не плавают в синей жидкой любви, не существует сказочного «долго и счастливо». Но есть работа, которую можно сделать, и я нашла самый динамичный и быстрый путь к осознанию Бога как раз там, где и думала его найти. И я нашла свою Богиню, мать всего времени и пространства. Она возвращается сейчас, в начале конца времен. И если вы действительно слышите эти слова – что ж, этого достаточно.

 

Несколько лет назад я сидела в углу комнаты, где проходил семинар, и снимала его на видеокамеру. Том попросил каждого участника выбрать себе партнера и рассказать ему/ей историю своей жизни за пять минут. Прерывать рассказ запрещалось. То, что выходило за эти пять минут, и было историей вашей жизни.

У меня не было партнера, так что я выключила камеру и села так далеко от всех, как только могла. Я не хотела, чтобы кто-то решил, будто я слушаю их личную историю. Я даже попыталась слиться со стеной; я чувствовала себя такой заметной и одинокой в своем углу. Но не важно, как далеко я забивалась, я все равно слышала рассказываемые вокруг меня истории. Тогда я отвернулась и зажала голову руками, чтобы ничего не слышать, но рассказы вокруг меня стали только громче. Я подняла голову, чтобы понять, как это возможно. У меня не было логического объяснения тому, как это происходит. Потом я начала слышать, что говорят в дальнем конце комнаты, так же явственно, как и то, что сказано рядом, и снова попыталась спрятать голову в ладонях.

Я слышала все истории, рассказанные в той комнате.

 

Отец никому не позволял поднять меня, так что я лежал там несколько месяцев. Меня кормили, переодевали и клали обратно, но никому не позволялось держать меня на руках... Когда мне было три года, я так сильно заболел, что врач пришел и велел им отвезти меня в больницу... Я чуть не умерла... А потом она ударила меня и продолжала бить... Он придавил меня своим весом, а я чувствовала его на себе, и он так ужасно вонял, Господи, это же был мой отец... Она умерла, когда мне было шесть лет, и с тех пор меня никто по-настоящему не любил... Я потеряла отца, а он был единственным, кто меня на самом деле любил, и с тех пор мне так одиноко... Моя семья потеряла все во время пожара, у нас были только эти ужасные консервы, которые выдают из «банков продовольствия»... Когда мой песик умер, моя жизнь кончилась... Я все еще скучаю по маме... Я заработал миллионы, но не был счастлив... Я была так голодна, и мне было так холодно... Я всегда думал, что пришел сюда сделать что-то, но я не знаю, что это... И он бросил меня ради нее... И она бросила меня ради него...

Я зажала уши пальцами. Я боялась, что все знают, что я слышу их истории. А потом звуковые волны Космоса расступились. Раздался свист, как звук воздуха в гигантской морской раковине, как шум прибоя; мне показалось, что раскрылся портал звука, и я услышала все. Я услышала всех людей в этой комнате и жалобное перечисление всех историй начиная с начала времен. Они изливались спиралью из невидимого туннеля вокруг меня. Рождение, любовь, надежда, предательство, недоверие, злость, жалость, осуждение, потеря, радость, смех, слезы, пот, труд – во мне лопнули миллионы пузырьков-историй. Я услышала все это. И все это было единым. У всех нас была одна и та же история. Детали могут разниться, но это, как ни странно, одна и та же история. Мы – не просто одно Великое Существо, мы не просто божественно соединены на Универсальном плане. У всех нас есть своя глава в одной и той же истории. Мое сердце взорвалось и приняло в себя всех в этой комнате, всех с начала времен.

 

В глубине души я все еще та маленькая девочка, которая верила в любовь. Та, которая знала, что тайны вселенной хранятся в любви, которая может возникнуть между двумя людьми. Я та же маленькая девочка, которая знала, что в поисках Бога можно зайти дальше, если привлечь к себе партнера, пару, и если вы будете постоянно жить в полной правде, каждый день, в спальне, в уборной и в кухне. И я – та самая маленькая девочка, которая всегда верила, что, если у вас нет партнера, вы просто должны постоянно жить в полной правде с самим собой.

Не важно, проживем ли мы 20 лет или 20 минут. Важен только ежедневный процесс. На что вы тратите свое время? Может быть, это все, что у вас есть... эта минута... этот день. Предпочтете ли вы полежать еще десять минут в постели с тем, кого любите, или встанете пораньше, чтобы пробежаться? Улыбаетесь ли вы, выходя за дверь, или просто отворачиваетесь и уходите? Кто ваш Бог? Это тот страшный ревнивый монстр, который называет вас грешником? Милые мои, это не Бог. Это говорит патриархат; это или религия, или правительство, или недоразвитый инопланетянин! Это голос порабощения. Эта вероломная ловушка веками держала нас в плену, угрожая остракизмом и осмеянием, при помощи соединенных усилий окружающего нас невежества и лжи!

 

В моей истории нет никакой глубокой истины. Она не содержит алхимических процессов, правильное проведение которых сотворит любовь всей вашей жизни или просветление. Мне все равно, какими изысканными все мы кажемся, ведь я знаю, что в глубине души все мы хотим одного – чтобы кто-нибудь любил нас и позволил нам любить их.

Это – наш потенциал

 

«Время, как вы его знаете, кончается, и я получила разрешение самой Богини (точнее, сама Богиня попросила меня) раскрыть вам некоторые из наиболее тщательно оберегаемых тайн всех времен. Они открываются вам в надежде, что вы сможете вовремя подняться...

Вот почему я открываю вам одну из утерянных тайн – что Духу, мужскому началу, для возвращения к самому себе через путешествие в Материю требуется помощь женского начала, разума самой Материи.

Но с точки зрения солнечного, полного света мужского начала, женское начало несет в себе темную, влажную и опасную бездну. Солнечный принцип чувствует угрозу со стороны тьмы лунного аспекта. Но именно в соединении Солнца и Луны, в соединении Мужского и Женского принципов, в равновесии, в энергетическом балансе и достигается просветление».    

 Мария Магдалина

 

     Однажды вечером, на ранней стадии, когда мы только начали очень осторожно разворачивать нашу новую любовь прямо среди планов других людей, мы с Томом стояли на краю обрыва. Мы стояли на волнорезе на другом острове. Это был трудный день, и монстры моря охотились на Тома. Сирены орали во всю мочь, и из-за их какофонии мне не было слышно шума прибоя. Они тянули его, заманивая в море, в глубину, и свет ослеплял его. Если что-то похоже на свет, это еще не значит, что это и правда свет. Я на своей шкуре выучила этот урок.

И он пошел прочь от меня. Он посто ушел, а листья пальм слегка покачивались в ночном воздухе; он оставил меня там, стоящей в одиночестве в темноте. Я оглянулась; везде виднелись костры, а рядом с ними сидели люди, пили и веселились. Я не хотела признаться, что мне было страшно одной идти домой через этот мрак. Гордость нещадно жалила меня. Я стояла одна на волнорезе на чужом острове; меня оставил там человек, отравленный паучьим ядом, из-за которого он сейчас не мог отличить тьму от света.

 

Со мной все в порядке. Я не стану просить о помощи! Мне никто не нужен! Я умею быть одна. Я довела это искусство до совершенства. Я люблю быть одна. Я хорошо с этим справляюсь. Я не знаю, как идеально строить взаимоотношения. Мне нужно этому научиться. Так что я сглотнула и позвала его обратно. А он не ушел так далеко, чтобы не услышать меня. И он выбрал вернуться. Для этого потребовались оба эти шага. Я выбрала позвать его. А он выбрал вернуться. В каждое мгновение, при всяких обстоятельствах, от самых простых до самых утонченно сложных – все это просто выбор.

 

Я думаю, что в ближайшие годы перед нами встанет такая необходимость выбирать, какой еще никогда не было у человечества. Выбирайте свободу. Выбирайте любовь. А если у вас есть возможность создать в своей жизни полную, целостную и равноправную правду на всех уровнях – прошу вас, сделайте это. Правда на самом деле сделает вас свободными, а без свободы у нас нет ничего.

 

Мой Возлюбленный, я тебя обожаю. Пусть у людей на глазах выступят слезы (как они выступили у меня на глазах, когда я узнала о любви Магдалины к Йешуа), когда они прочтут, как я люблю тебя за то, что ты проявил желание пересечь влажную, темную и опасную пропасть, чтобы жить у портала женского начала, в Священном Граале, со мной. Твоя целостность и твоя честь сияют превыше всего, а твое пение эхом отдается в залах вечности. Благодарю тебя за то, что ты позволил мне быть и Инициаткой, и влюбленной женщиной. Для меня ты всегда останешься маленьким мальчиком, чье лицо я так и не забыла, зная, что он вырастет и будет играть на гитаре и петь. Тем, в ком я признала свою родственную душу. Ты поешь мое сердце. Твой голос – это голос Бога.

 

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Дневники после Марии Магдалины

 

Нижеследующие дневниковые записи были сделаны в течение года, с того момента как мы получили «Манускрипт» и до его публикации. Мы чувствовали, что они будут здесь уместны, ведь они показывают процесс, происходящий в нашей жизни благодаря этим материалам и нашему обязательству жить в правде. Я вас предупреждаю! Это далеко не всегда красиво. Но это правда. Этот дневник описывает происходящее со мной в то время, как я живу, стараясь следовать этому учению.

Когда Магдалина заканчивала диктовать «Манускрипт» на прекрасном островке Оудиш, я перенесла мучительный процесс, и нам показалось, что этим важно поделиться, чтобы показать, что не всегда блаженство приходит первым.

 

Сначала мужчина и женщина сходятся вместе, и из их любви рождается дитя. В Священном Союзе всегда происходит процесс творения, всегда возникает третья энергия, а роды бывают болезненными. Но всегда есть и награда; возникает новая жизнь (это может быть ребенок, а может быть и энергия). В нашем случае, на свет появилась наша работа. Боюсь, что любовь всегда такова. Это процесс, как и вся жизнь, а вы знаете, что сказала Пэм – важен именно процесс.

Кстати, Том не видел, что я писала в своей истории, пока все не было закончено, и тогда я прочла ему ее. Когда я читала ему первую часть, о том, как я увидела лицо мальчика в автобусе, он наклонил голову и прервал меня, сказав, что, когда он был ребенком восьми или девяти лет, его семья путешествовала на автобусе по Виргинии, по шоссе №1, и он увидел маленькую девочку в машине. Они смотрели друг на друга все время, пока машина и автобус ехали рядом, и он никогда потом ее не забывал. Это кажется маловероятным, но я верю в такие совпадения.

 

 

 

Помеха Для Полета

Первая дневниковая запись

Декабрь 2000 года, остров Оудиш

 

Буря продолжалась пять дней, а может и неделю. Моя буря продолжалась 14 дней, а может и дольше. Погрузившись в паранойю, я задавалась вопросом, не может ли быть, что внешняя буря была вызвана кипением и брожением, копившимися в моих собственных влажных глубинах.

Во внешнем мире море кидалось на маленький островок с силой, сходной с моим внутренним кипением. Ураганы и шторма бывают ужасны, но у них есть начало, середина и конец. Эта буря налетела, стала метаться и осталась; она и сейчас дует мне в спину, пока я пишу.

Поначалу она была ужаснее по ночам, и днем еще можно было как-то справляться. На полдороги она стала постоянной, и в нашем доме со стенами из известняка не было ни одного места, где мы могли бы укрыться от ее завываний. Мы подоткнули под дверь полотенца, чтобы прекратить скрежет металла и дерева по известняку, сходный с царапанием ногтями по грифельной доске. Но ветер все равно находил довольно щелей и вертелся в спальне, резонируя в трубах ванной и создавая звук, похожий на неописуемое пение баньши. Мы спрятались на первом этаже, в запасной спальне, и ветру пришлось поискать, прежде чем он нашел нас там. В Марсалфорне он в ярости разнес волнорезы и стал кидаться огромными валунами через улицу, целясь по домам на берегу, как в сумасшедшем кегельбане. Улицы были настолько завалены булыжником и мусором, что проехать стало невозможно. Между Заббатом и Марсалфорном, у дороги, идущей по берегу моря, волны вздымались так высоко, что казались бирюзовыми на самой верхушке, когда превращались в пену, колотя по каменистому пляжу, а потом волоча булыжники и гальку в глубины, из которых они только что были извергнуты. Я никогда не видела волн, освещенных таким бирюзовым сиянием, и надеюсь никогда не забыть ни этого цвета, ни его причин, ни звука тысяч камней, которые волокло на берег, а потом обратно в море, с каждым ударом бирюзы.

 

В глубине души я сомневаюсь, что пришло время для публикации этих материалов. Я имею в виду, что у всех нас есть маленькие трещинки, залепленные замазкой, заштукатуренные, покрашенные красивым и приятным обществу цветом, покрытые половичка́ми, чтобы никто не мог заметить даже намека на то, что у нас не все идеально.

Произошел простой и невинный случай, но он проник в фундамент моего существа, нашел подходящую трещинку и начал процесс разрушения всего, что я (как мне казалось) знала, всего, во что я верила. Он разрастался до тех пор, пока все мое внимание не оказалось отданным болезненному копанию и изучению аспектов этой малюсенькой трещинки. Я пишу это не для того, чтобы сообщить вам детали этого очень личного происшествия, а для того, чтобы показать, как может происходить этот процесс, и чтобы не вышло так, что я разрушила фундамент своего существа только для себя самой.

Чего вы боитесь? Оно придет к вашей двери, если вы выберете путь Инициатов.

Я боялась предательства, я боялась быть брошенной. Я была в одном из самых безопасных мест на земле, в окружении людей, которые любят и ценят меня, но мои страхи все равно нашли меня.

Это не был страх перед ветром. Я просто восприняла его буйство как зеркало. И я, конечно, не утверждаю, что я создала этот шторм. Я просто спокойно отмечаю отражение его ярости. И я знаю, что ему, как и моей внутренней буре, настанет конец. Вопрос – что вызвало бурю? Отметил ли барометр перепад давления? Могу ли я определить, что изменилось в давлении окружающего мира и дало моей буре, моему внутреннему шторму, шанс показать себя, чтобы потом улечься и позволить мне вернуться к блаженному состоянию наших взаимоотношений?

 

Произошел совсем неприметный случай, но он нес в себе послание для меня, и оно прозвучало громче, чем должно было. Почему так вышло? Магдалина как раз передала нам информацию о том, как важно, чтобы пол женщины был прочным и безопасным, как ей необходимо знать, что ее любят и что она защищена. И я упивалась этой информацией, зная, каким сладким и ясным будет это сообщение для усталых ушей современных женщин. Я знала, что нам необходимо ощущать себя в безопасности, чтобы полностью расцвести. Мак выглядит совсем не так, если ветер колотит его о камни. Но поглядите на высокие маки, выросшие в поле, рядом с другими маками, под защитой других стеблей, без опаски глядя в лицо солнцу, при необходимом количестве влаги, света и тьмы. В такой среде мак полностью раскрывает свой потенциал.

Кто из нас получает довольно защиты и чувствует себя в безопасности настолько, чтобы полностью раскрыть свой потенциал?

В детстве мне сказали, что мне на долю выпадет все, что может пережить человек, чтобы, когда я начну говорить, мои слова исходили из опыта и были достаточно ценными. Было странно услышать это в пять лет, сидя в развилке груши. И я никогда этого не забывала.

 

Так что, когда я говорю о том, что вы не можете развиваться под давлением насилия, эти слова исходят из ужасного опыта. Я провела пять лет с очень агрессивным человеком. Сначала насилие проявлялось постепенно; в противном случае я бы никогда не оказалась в подобной ситуации (по крайней мере, я пытаюсь себя в этом убедить). И сначала оно было по большей части словесным. Потом он начал систематически отрезать меня от друзей и подруг, хотя я не заметила в этом никакой опасности. Потом, когда я меньше всего этого ожидала, без всякой связи с каким-то спором или ссорой, он бил меня; часто я просто не могла поверить в то, что это произошло. Это унижает, деморализует, парализует; это почти свело меня с ума. Это гораздо больше, чем бесчестье. Слово «бесчестье» не описывает и сотой доли стыда и деградации, к которым приводит насилие.

 

Я изучала все аспекты каждого движения, которое я сделала перед тем, как получила удар. Что я сказала? Что я сделала? Я ничего не сделала. Неужели это мне приснилось? Мне было слишком стыдно, чтобы рассказать кому-то о том, что происходит. Я была слишком высокоразвитой, чтобы позволить подобное поведение, да к тому же (спасибо религии за эту идею) я наверняка была в чем-то виновата. В конце концов, мы же такие злобные существа, наполненные скверной и сотворенные в грехе и позоре.

Но эта ужасная связь кончилась, и я осталась жива. Между мной и теми событиями лежит много лет и много работы.

 

И вот теперь у меня самые поразительные, мощные, любящие и основанные на уважении отношения, о которых я когда-либо читала, не говоря уже о том, чтобы испытать их самой, а я чувствую себя напуганной, ничего не стоящей, ревнующей без причин, и вся моя неуверенность в себе переселилась в мою голову, преследуя меня и загоняя до изнеможения. И все из-за одного малюсенького происшествия.

Я должна была бы сказать вам, что «ничего не произошло». Никто ничего со мной не сделал. Просто у Тома была переписка по электронной почте, а я взяла это и начала экстраполировать. Я выварила это, препарировала, заново собрала, заострила, преподнесла всем голосам в моей голове и опубликовала свой доклад.

Я была ранена; возможно, смертельно.

«Но я смогу с этим справиться. Я Инициатка. Я живу фантастической жизнью», – логично говорила я.

Так что я попыталась положить маленький, почти незаметный половичок на эту ничего не значащую трещинку в линолеуме.

 

И тут Магдалина сказала: «Следующий уровень знаний связан с эмоциональной настройкой женщины-Посвященной, потому что ее восприимчивость зависит от эмоционального состояния. Это часть ее природы, и она не может быть обойдена, если вы хотите, чтобы эти техники были эффективны».

 

И она продолжила, как будто этого было мало.

 

«Женщине-Посвященной необходимо ощущение безопасности и любви, или, по меньшей мере, уважения. Когда оно есть, что-то внутри ее существа расслабляется и позволяет алхимии произойти. Алхимический процесс происходит при соединении Ка мужчины-Посвященного и Ка женщины-Посвященной. Когда они занимаются любовью, их тела Ка взаимодействуют, и это помогает женщине открыть свой Магнитный Пол».

 

Я замерла, а она продолжала говорить.

 

«Этот странный термин происходит из языка, используемого в Храмах Изиды. Пол – это основание, на котором человек стоит. Когда мы хотим, чтобы что-то прочно стояло, мы ставим это на пол. Словом «пол» в Храмах обозначали самый необходимый элемент. Так что когда я говорю «Магнитный Пол женщины», я имею в виду фундаментальный элемент, без которого никак не обойтись».

 

Легкий бриз превратился в ураган, море вспенилось, и мой половичок унесло порывом ветра.

Нечто более сильное, чем моя застенчивость, сорвало паркет, чтобы рассмотреть эту маленькую трещинку. Там, куда я хочу идти, нет места слабости, трещинам и страхам. Я знала, что в этом простом коротком тексте, переданном с такой мощью и ясностью, скрыты тайны веков. Я говорю «тайны», хотя любая женщина, прочтя «Манускрипт», скажет, что знала все это. Но нас так долго стыдили и заставляли молчать, что мы давно перестали доверять своему внутреннему знанию.

Изида и Метатрон подняли Магдалину с того ложа в душе, которое она делила со своим Возлюбленным, Йешуа, и попросили пойти и рассказать нам свою историю. А я постелила половичок, чтобы приветствовать ее. У меня есть только два обязательства. Одно – жить в правде с Томом, а второе – рассмотреть все свои неоконченные дела. Я призываю их к себе уже почти два десятка лет. Мне просто в голову не приходило, что у меня может быть столько неоконченных дел.

 

 

 

Бунт феминистки

Вторая дневниковая запись

Декабрь 2000 года, остров Оудиш

 

Этот материал был передан между Днем Благодарения и Рождеством 2000 года. Мария Магдалина впервые явилась нам однажды вечером, в Цюрихе, в маленьком отеле в старом городе. Она продолжала свои диктовки, пока мы пересекали Средиземное море, изучали землю Сицилии и наконец устроились жить на Оудише, меньшем из островов Мальты. Магдалина завершила работу, лично отредактировав свой текст слово за словом, вскоре после завершения описанного выше шторма, как раз перед Рождеством 2000 года.

Она выбирала каждое слово, прежде чем передать его через Тома, и говорила с такой мощью и ясностью, какой я раньше не видела ни у одного человека или духа. Она не выражала ни злости, ни сожалений, ни каких-либо других эмоций на всем протяжении диктовок, за одним исключением. Когда она говорила о своей любви к Йешуа как к мужчине, ее сердце трепетало. И я плакала каждый раз, когда она говорила, как сложно было принять роль Инициатки, к которой ее тщательно готовили, и все же оставаться женщиной, влюбленной в мужчину, ведь этому не может научить никто.

А он был мужчиной со своей миссией!

Сколько таких нам известно?

И то, что он должен был сделать, было важнее его любви к ней!

Сколько таких нам известно?

А в пересказе его вспоминают как Христа, Спасителя, Единственного Сына Божьего; а ее вспоминают как шлюху, хотя это она наполняла его силой!

Сколько таких нам известно?

И она, как неистощимый источник энергии, дала ему силу сделать то, ради чего он пришел сюда. И он сделал это, а потом ушел?

Моя маленькая трещинка раскололась в эпицентре, и к Рождеству раскол стал заметен всем, кто подходил близко.

 

 

 

Притворство Ба

Тертья дневниковая запись

Декабрь 2000 года, остров Оудиш

 

Декабрь продолжал завывать над безлесыми равнинами Оудиша, и холоден был не только воздух. Меня все еще преследовало ничего не значащее происшествие с электронной почтой. Это была простая и невинная переписка Тома со старой знакомой – но у этой знакомой были планы на Тома, и они включали нечто большее, чем простую дружбу. Она сильно задела меня и чуть не стоила нам наших отношений. Я не могла понять, почему она все еще появляется в нашей жизни, если предыдущий опыт вызвал такое глубокое страдание.

Священный Союз (как я хочу его видеть, как я считаю должным в нем жить) – это самый важный из происходящих в жизни процессов. Проверьте это логически! Если я – Бог, и мой партнер – Бог, то никакой бог вне нас (никакие практики, никакое поклонение, никакое существо, вообще ничто) не может требовать большей преданности, чем наша любовь. Священный Союз должен быть в сердце нашей жизни днем и ночью, он всегда важнее всего. Он должен существовать в полной правде. Нельзя заметать пыль под ковер. Нельзя прикрывать маленькие недостатки половичками. Если не считать его самым ценным и священным переживанием, он зачахнет и поддастся тенденции всех остальных отношений. Это правда, которую я храню в своем сердце. И с этой правдой не мог справиться ни один из известных мне мужчин, ни один из них не смог оставаться ей верен – и вот я снова пришла в точку истины. Я чувствовала себя ревнивой обиженной женщиной, не имеющей сострадания баньши. Я чувствовала, что даже выгляжу так. На самом деле я не думала, что происходит именно это, но моя уверенность в себе так низка, что я не поверила своей интуиции. Но если все не так, если Том и правда любит меня, зачем он общается с этой женщиной? Если он знает, что общение с ней заденет меня, то зачем продолжает с ней общаться?

Возможно, мне лучше уйти.

 

Со мной невозможно жить. Моя цена слишком высока. Я требую слишком многого. Я не делаю поблажек. После того, что я пережила, я больше не могу делать поблажек. Но кто на этой Земле сможет удовлетворить запросы немилосердно требовательной женщины, носящейся с картиной взаимоотношений, раскрашенной цветами из другого мира? И я уже не могу найти старых «цензоров» для своих мыслей и слов; уловки южанки покинули меня, и я могу говорить только то, что думаю. Богиня, помоги мне!

 

Возможно, мне лучше уйти.

 

Говорят, что именно на Оудише Одиссей семь лет провел в плену у нимфы Калипсо. Я здесь в плену. Мне некуда идти. Этот остров усеян полями и католическими церквями и населен самыми милыми и честными людьми, каких только можно где-либо найти, но побег отсюда невозможен. Я поймана здесь в своем урагане.

Возможно, мне лучше уйти. То́му это не нужно после всего, что он пережил. Ему нужен покой, а не мегера. А я мегера. Но я права. Я правая мегера! Вздох.

 

Ты хочешь быть права? Или ты хочешь быть счастлива? Но какую цену нужно заплатить за счастье?

 

Мы пошли на прогулку – на длинную прогулку. Настало время правды.

На Оудише у каждого фермера есть малюсенькое поле, может быть, акр, а может и пол-акра. Каждое из них достойно «огорожено» странными каменными стенами, насыпанными вручную, к которым поколение за поколением прибавляет постоянно поднимающиеся на поверхность полей булыжники. Так что ландшафт раскроен каменными стенами, как швами на лоскутном одеяле земли.

Я похожа на чайник, кажущийся спокойным и пассивным. Раньше, если что-то происходило (например, переписка по электронной почте), я начинала потихоньку закипать, и проходили годы, прежде чем пар вырывался наружу. Теперь я закипаю мгновенно и продолжаю кипеть. Я могу беспрестанно нудеть о чем-то, кажущемся слегка не на месте. Я не хочу этого делать, но не могу это изменить. Я не вижу других измерений, но не пропускаю обмен энергиями на этом плане. Наверное, я слишком много лет занималась политикой. Я не пропускаю почти ничего, что происходит вокруг меня на энергетическом уровне, и я заметила разницу в общении между мной и Томом с того момента, как я зацепилась за эту переписку. Он отдалялся от темной, влажной и опасной пропасти женского начала. Ее цена в эти дни была довольно высока. Она требовала полной преданности и полной правды, чего он, в свою очередь, требовал и от меня.

 

Мы начали говорить обо всем этом.

 

Я думала, что умру. Мне пришлось признать, что я ревновала к электронной почте. Я чувствовала, что меня не уважают. Я чувствовала, что меня задела электронная почта, что меня бросили ради электронной почты. Я думала, что умру. Когда вы «вскрываете» саму себя перед другим человеком и говорите о своих страхах, о своей ревности, о своих странностях, о том, что у вас непрочный пол – вы просто уверены, что он с этим не справится. Вы знаете, что ваши «заморочки» слишком уродливы, слишком жестко ограничены, чтобы кто-то мог их переварить. Кроме того, ваши заморочки наверняка воняют похуже тухлой рыбы! Никто на свете не может полюбить вас, узнав вашу правду.

Я боялась, что это выглядит, как будто я ограничиваю Тома, а по какой-то причине я не могу вынести мысли, что кто-то когда-то снова будет ограничивать Тома Кениона. Я отказалась быть такой, как люди, окружившие Тома после смерти Пэм и заявлявшие свои права на то, чтобы ограничить его!

 

Но Том не видит чужие планы так, как я. Он видит Божество, и Духов, и Существа из других измерений; он говорит с ними так, как я говорю с официанткой в ресторане. Я вижу чужие планы и политику, и мои провидческие способности распространяются только на окружающих меня людей. Я слышу то, чего они не говорят, и вижу то, что, по их мнению, скрыто от всех вокруг. Я вижу их настоящие мотивы, и я проклята тем, что схожу с ума от моих никем не оцененных способностей. Я видела смысл между строк послания, между слов письма... не того, которое Том отправил, а того, которое получил.

 

В тот день мы гуляли много часов, по полям и через стены, до самых Скал Дуэйры, головокружительной отвесной стены из известняка, вздымающейся на сотни футов над Средиземным морем. Я знала, что Том думает, как приятно было бы жить одному. Я думала, как приятно было бы жить одной. Это была работа!

 

Но наша любовь такая интенсивная! У меня от него дух захватывает!

 

Мы говорили об этом снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова. Устав от ходьбы и разговора, мы повернули обратно. Возможно, нам пора расстаться.

И тут я заметила что-то, лежавшее на земле рядом с моей ногой. Это был кусок резной керамики, почти засыпанный песком. На нем был какой-то рисунок, вроде петроглифа. Мы с Томом остановились, чтобы посмотреть на это сокровище. Я наклонилась и стала выкапывать его камушком, и он поддался на мое давление. Мы нашли древний символ одного из многочисленных Храмов Богини, усеивавших остров; возможно, это было послание о том месте, где мы застряли – любить или расстаться.

Мы чуть не рухнули на землю от смеха, когда стряхнули с него песок и обнаружили, что это не древний амулет и не кусок керамики, а покрышка от педали сцепления, брошенная в песке десятки лет назад. Наш древний осколок керамики был чьей-то покрышкой от педали сцепления!

 

Мы приняли это за великий знак и «поставили на нейтраль». Каждый из нас высказал свою правду. Мы стояли в лучах этого долгого дня; мы просто остановились. Мы пошли домой, просто держась друг за друга. Говоря по правде (абсолютной правде), никто никогда не заставлял мое сердце биться так, как Том Кенион. И он научится видеть чужие планы, а я научусь видеть другие измерения. Но если я никогда не увижу другие измерения – ничего страшного. У меня есть Том, который скажет мне правду о том, что там происходит. А если он никогда не увидит планы окружающих его людей – ничего страшного, у него есть я. И коль скоро он ценит мой дар и прислушивается ко мне, а я ценю его дар и прислушиваюсь к нему, у нас двоих будет целостное общее ви́дение. Магдалина была права – необходимо, по крайней мере, ценить друг друга.

 

 

 

Преследователи

Четвертая дневниковая запись

Июль 2001 года, остров Парос, архипелаг Киклады, Греция

 

Меня многое преследует, и я задумываюсь о том, стоит ли давать этот материал миру в целом. Ответственность за издание такой информации так сильно давила на меня этой ночью, что сон не даровал мне своего покоя, и я оказалась за маленьким столом в нашей кухоньке, с палм-топом в руке, вызывая на бой всех москитов Киклад. Они маленькие, но очень хищные; они не жужжат и смертельно опасны в своем молчании. Их наверняка можно включить в список тех мелочей, которые умеют проявить себя.

Сознание Магдалины проявляется на земном плане, когда мы понимаем правду эмоций и физическую природу страсти и приветствуем возвращение женского принципа. Вы на своем пути можете столкнуться с некоторыми из многих лиц и голосов, утверждающих, что они говорят за Магдалину или даже «являются» ею.

 

Эти разные Магдалины рассказывают разные истории.

 

Некоторые глубоко уважаемые мной ченнеллеры получили историю, утверждающую, что она и Йешуа жили вместе, как супруги, но не имели детей. Другим сказали, что у них было много детей. Некоторые говорят, что Йешуа умер на кресте, и Магдалина продолжала нести учение в одиночестве. Другие говорят, что он не умирал на кресте, а жил с ней еще много лет, и распятие было просто трюком, давшим ему свободу, настоящим очковтирательством.

Кое-кто говорит, что он умер в Масаде, во время осады крепости. Другие говорят, что его могила находится в Индии. Новая версия говорит, что он похоронен на юге Франции, в Пиренеях. Некоторые данные ченнеллерами версии истории Магдалины утверждают, что она жила и преподавала в своей собственной школе мистерий на юге Франции, и именно там погребены ее останки. Другие говорят, что она упокоилась в Англии. Третьи утверждают, что не было человека по имени Иисус Христос, и что этот образ – смешение многих учителей того времени, отредактированных и слепленных вместе исключительно ради создания новой религии для успокоения масс под властью Рима.

 

Меня не беспокоят такие несовпадения, хотя, надо признаться, все было бы гораздо проще, если бы все они говорили одно и то же. Но все они говорят одно и то же о самых важных вещах – что этот Йешуа и эта Магдалина были супругами, и что церковь умышленно неверно перевела слово «шлюха», чтобы скинуть Магдалину со счетов, чтобы опозорить все женское начало этим клеймом, чтобы укрепить патриархат и дискредитировать страсть, чтобы, как говорит Магдалина, никто случайно не наткнулся на великие истины, скрытые в любви и страсти.

Для меня важно, что в «Манускрипте» заметна мощь ее слов и ощутима трансцендентная любовь, которую она вечно испытывает к своему Возлюбленному, Йешуа.

К тому же, данные ей практики создают поразительные перемены. В этом сомневаться не приходится.

 

Отстраняясь от восторга, вызванного ощущением мощного присутствия Магдалины, когда я слушала ее историю (часто обливаясь слезами) при передаче этого материала, я только теперь, несколько месяцев спустя, становлюсь способной делать то, что я делаю лучше всего. Я становлюсь адвокатом дьявола, сомневаясь в этом материале и необходимости издавать его в наши дни.

Она выбирала каждое слово с такой точностью. Она вернулась, чтобы рассказать свою историю и исправить несправедливость. Больше всего ей нужно было прояснить неверную информацию, ложь, которую насаждала церковь. Йешуа использовал язык, значение которого понимали лишь немногие, и который, будучи вырван из контекста, был использован в поддержку чего-то, противоречащего истинному смыслу его слов.

Простое общение, сидя с Мастером за стаканом вина и куском хлеба, превратили из того, что ему нравилось делать с людьми, в пожирание его плоти и распивание его крови. И церковь называет других язычниками?

И как мы можем избежать повторения этого? Как мы можем выбрать язык и сопровождающие комментарии, которые нельзя будет со временем использовать для искажения настоящего смысла этого текста? Способны ли люди понять и выбрать божественный Священный Союз? Или они решат, что это отличная инструкция для того, как использовать секс для обретения власти?

А как насчет роли Магдалины в свете феминизма? Не была ли она просто еще одной женщиной, отдавшей свою силу мужчине? В данном случае, она буквально отдала свою силу мужчине. Кто бы сделал то, что сделал он, без ее помощи?

 

Если вы думаете, что это инструкция для секса или история женщины, отдавшей свою силу мужчине, вы пропустили самую суть и не раскроете свой потенциал.

Это история того, что Мария Магдалина назвала Священным Союзом: внутренней алхимии, возможной в безопасности и взаимной отдаче Священной Свадьбы.

Мы были максимально разборчивы, выбирая слова, учитывая их долгосрочный смысл. Мы старались не использовать термины и жаргон, используемый в некоторых школах метафизики, надеясь, что они не будут поняты превратно, по крайней мере, при нашей жизни. Больше мы не можем сделать ничего, только создавать намерение правды и просветления.

 

 

Размышления

Пятая дневниковая запись

Декабрь 2001 года, остров Оркас

 

Прошел год после того, как Магдалина дала нам этот «Манускрипт». Она передала его за два месяца. За два месяца она рассказала все, чем хотела поделиться из своей личной истории и своей жизни как Инициатки Храмов Изиды. В этой маленькой книжечке чудесно подобранных слов она также обучает всему, чему можно обучить, чем можно поделиться с теми, кто готов услышать эту красоту. Она дала нам некоторые из самых священных тайн Храмов Изиды и секретов экстаза, которые были у нас украдены. У меня ушел год на то, чтобы усвоить это и добавить то, что меня просили добавить; и я смиренно сделала это. Я работала с ее энергией в разных ситуациях, в одиночестве и с другими людьми, и я постоянно испытываю и буду испытывать глубочайшую благодарность за ее поразительную красоту, ее любовь, ее гений и ее мощь.

 

Я не знаю, что происходит с нами, с людьми. Мы рождаемся со всем, что нам может понадобиться в жизни. Мы рождаемся красивыми и гениальными. Мы рождаемся от Бога и полностью пропитанными Богом. Мы и есть Бог. Не существует Бога вне нас. Это не значит, что я лучше кого-то другого. Этот другой – тоже Бог! Вот в чем волшебство. Мы все являемся Богом. Мы все священны. Мы смотрим вокруг и видим достаточно земли и достаточно работающих людей, чтобы быть способными ощутить всех на этой планете. Мы видим достаточно изобилия, чтобы позаботиться обо всех на Земле, обо всех зверях и всех тварях. И мы клянемся, что, когда вырастем, мы все изменим. А потом что-то происходит.

Мне повезло. Я росла в самых странных обстоятельствах, вдали от всех обычных влияний (кроме тех случаев, когда люди говорили мне одно, а я, учась у природы, воспринимала другое). Хотя люди говорили мне, что надо делать, у меня был противовес – природа, а она глубже, чем любой из известных мне людей. И я не могла увидеть «грех», в котором мы все якобы рождаемся. Я видела красоту, несмотря на то, что мне говорили окружающие. Я видела красоту в любви, возможной между людьми, и я не могла себе представить, что такая красота может быть злом!

 

А потом я отправилась в мир и страдала. И мое врожденное желание давать было встречено желанием брать многих из окружавших меня людей.

И вся боль, и ханжество, и шовинизм, и осуждение, с которыми я росла, были вызваны верой в Иисуса Христа! Я не ощущала красоты, исходящей от любви, которую люди якобы испытывали к этому Существу. Потом я стала расти в своей духовности и поняла, что он был Великим Мастером-Учителем, одним из многих, которые благословили этот мир своим присутствием, но он стал Великим Мастером, чье имя использовалось властями для создания религии. По иронии судьбы, Магдалина сказала: «...поразились тому, что Мастер помогает такой женщине». А поскольку я так воспринимаю христианство, какова же ирония судьбы в том, что этот материал был передан «такой женщине, как я»?

 

 

Страх полета возвращается

Завершающая дневниковая запись

31 декабря 2001 года, остров Оркас

 

Как раз когда книга проходила последнюю редакцию, мы с Томом столкнулись с еще одной «Помехой Для Полета», а поскольку она создала такие перемены и принесла нам такое глубокое понимание, мы решили, что обязаны поделиться ей. Вы должны понимать, что, когда вы вступаете в Священный Союз, под прекрасными розами могут скрываться острые шипы. Вы должны понимать, что мы каждый день работаем над этим. Мы живем в алхимическом горниле. Чем больше я понимаю и переживаю то, что Магдалина подразумевает под настоящим Священным Союзом, чем больше я в этом живу, тем больше меня поражает процесс, и тем большее уважение я испытываю к тем, кто смеет войти в эти катакомбы.

 

Случилась одна мелочь. Снова. Не произошло ничего такого. Но это произошло. Это было похоже на то небольшое переживание, которое заставило нас погулять по Оудишу, когда моя внутренняя буря оказалась сильнее внешнего шторма. Но когда один из партнеров делает что-то, что вредит другому, сознательно или нет, на это надо обратить внимание. Если это не вынести на свет и не рассмотреть, в конце концов это очернит врата любви – или через атрофию, или через революцию. Когда исчезает страховочная сеть безопасности, алхимия прекращается.

 

Том пригласил в свою жизнь человека, который, как я чувствовала, был для него опасен; он сделал это, не посоветовавшись со мной, не дав мне шанса предупредить его о потенциальной опасности, которую я «видела» в подобной встрече. Мое проклятие – умение видеть махинации окружающих, даже людей на улице.

Я вижу чужие планы. Том видит Божество. Вздох. Я считаю, что его ви́дение – дар. Я слишком часто думаю, что мое ви́дение – тяжкое бремя.

Когда он сказал мне об этом приглашении, мои внутренности свело. Мой желудок провалился в подвал, а сердце убежало за дверь. Я застелила постель, оделась, упаковала свои эмоции в чемодан и ушла. Я вернулась примерно на сорок лет назад, в свое детство. И поначалу я ничего не сказала. Я и правда попыталась подавить свои чувства. Я боялась, что они взорвутся.

Я решила, что мой разговор об этой конкретной Помехе Для Полета поначалу не будет высоко оценен. В конце концов, разве мы не поговорили об этом на Оудише? Так что я с тяжелым сердцем села и начала рассказывать о том, что стало происходить со мной из-за этого простого, но болезненного для меня действия.

Том просто пригласил в наши отношения кого-то, кого я расценивала как «потенциальную опасность». Это было невинное действие, и вряд ли кто-нибудь мог оценить человека, о котором шла речь, как опасного. Намерения были самыми добрыми. Но я «видела», что приглашение этого человека в нашу жизнь потенциально открывало порталы, через которые могли бы проникнуть и другие сущности. Магдалина в свое время называла эти сущности демонами.

Так что же это значит? Действовала ли я просто как ревнивая женщина? Или я была настолько чувствительна, что воспринимала даже тех, что был неосознанно опасен? Или я так цеплялась за власть, что не могла допустить в нашу жизнь никого, кто не соответствовал моим стандартам?

 

Мои увертюры на эту тему вызвали как раз ту реакцию, которую я и ожидала, и я начала паковать свои эмоции, готовясь захлопнуть дверь своего сердца. Том сделал то, что делает Том – он впал в оцепенение. И вот те магниты, которые, как правило, тянут нас друг к другу, перевернулись, а видели ли вы, что делают перевернутые магниты, когда их пытаются прижать друг к другу? Они отталкивают друг друга. Очень сложно говорить от всего сердца, когда тебя отталкивают, и когда ты знаешь, что отталкиваешь своего партнера.

Я села и поговорила с ним о том, что, по-моему, создало это действие, и как я почувствовала, что меня не уважают, когда он не поговорил со мной, прежде чем открыть дверь конюшни и выпустить наружу этого коня.

Он был шокирован моей реакцией. Естественно! Наверное, сначала я снова стала похожа на безумную. (Прошу заметить: я думала, что я права. Другими словами, я знала, что не сошла с ума, но опасалась, что он примет меня за дурочку. Я даже знала, что я права, по крайней мере, для меня, но я знала и другую великую истину... ты хочешь быть права, или ты хочешь быть счастлива?)

 

Я не могу описать, насколько жизнь в полной правде кажется опасной нашему сознанию. Когда вы начинаете говорить, вам и правда кажется, что вы сейчас умрете. В правде есть что-то ужасно страшное; в полной правде, не в чистенькой хорошенькой правде, а в правде, лежащей глубже всего остального, в правде, которую мы от всех скрываем.

И очень просто оставить все это и не говорить свою правду, не мутить воду. Я могла бы просто расслабиться и отпустить. Если бы я не заговорила на эту тему, у нас все было бы прекрасно – на поверхности. Но я знала, что так мы очутимся там же, где все другие пары на этой планете – вместе, но не по-настоящему, когда оба партнера зависят от того, что другой отказывается видеть правду. Вы можете думать, что так сильно любите другого и никогда не указываете на его или ее заморочки, потому что ему или ей это будет слишком больно. Но я скажу вам, что на самом деле больно – не указывать другому на его или ее заморочки. Это убивает, создает болезни и подчинение отсутствию роста и разочарованию.

 

В глубине души я знаю, что все эти мелочи, эти мелкие раздражители, эти пустячки, эти маленькие правдочки (когда ими не делятся в Священном Союзе) строят кирпичные стены, через которые в конце концов уже будет не перебраться. Если вы не делитесь своей правдой, то однажды утром проснетесь и поймете, что делите свою комнату с чужаком. Прочтите мою историю еще раз. Я ходила по этой тропке, и она не ведет к Священному Союзу.

Я хотела бы сказать вам, что мы нашли ответ сами, без посторонней помощи. Но на самом деле мы просили о помощи. Я сходила с ума; меня преследовал мой собственный образ как пугливой и ревнивой женщины. Я только что написала все это, признаваясь в своих страхах, а они появились снова! А я-то думала, что мы все это преодолели!

По правде сказать, в моем фундаменте была еще одна маленькая трещинка, и она заставила меня бояться за свою безопасность и за безопасность Тома.

Так что я заговорила с Томом о своих опасениях, и «наши магниты развернулись», как мы это называем, и обычно такое сильное взаимное притяжение стало нас отталкивать, и мы закрылись в своих опасениях. Я чувствовала себя задетой. Он был раздражен.

Мы отключились от всего и попросили о помощи. Возможность трансформации через взаимоотношения – это самый святой и уважаемый аспект жизни для каждого из нас. Каждый из нас выбрал это, и мы согласились продолжать выбирать взаимоотношения. Но мы застряли, и нам нужна была помощь.

Я знаю, что нам невероятно повезло, потому что у нас есть подобный доступ к помощи и наставлениям. И я хочу поделиться тем, что нам было сказано, именно потому что знаю, что не у всех есть такой доступ.

 

Нам объяснили, что то, «кто» мы есть, сформировано из нашего детства и множества жизненных переживаний. Мечи, с которыми каждый из нас приходит в наш союз, выкованы в огне боли после жаркой переплавки; мы отлиты и выплавлены из нашего опыта. Необходим не меньший жар, чтобы нас перековать, чтобы изменить то, кто мы есть, чтобы выжечь из нас Помехи Для Полета, как их называет Магдалина, чтобы удалить шлаки.

Я жажду этого огня, хотя должна признаться, что иногда боюсь такого жара, и мне помогло, когда нам сказали, что мы все делаем правильно, что это и есть тот самый процесс, и что наш опыт только показывает, на какой стадии процесса мы находимся.

Мы с Томом решили поделиться с вами этим отрывком из личного руководства, надеясь, что он даст ответы на некоторые вопросы.

 

«Ответ лежит в контексте алхимического процесса. Ты показываешь лицо ревнивой женщины или лицо женщины, видящей опасность?

Это происходящий между вами процесс. Ты должна правдиво говорить о том, что переживаешь, и Том должен говорить правду о том, что возникает внутри него – конфликт это или гармония. Это два лица. Вы оба находитесь в алхимическом процессе, и вы все делаете верно.

Мы понимаем, что это очень сложная ситуация, и вы ищете ответ, который спасет вас от жара. Но жар необходим! В каждом из вас есть психологические схемы, которые вы можете называть негативными, или бесполезными, и они сплавлены воедино с позитивными схемами.

Ревнивая женщина связана с человеком, чувствующим опасность, потому что, производя сталь, вы связываете вещества, вы создаете сплав. И вас создало ваше детство. Вы берете мечи своих личностей и кладете их в алхимический горн, и никакой ответ не сделает это проще, кроме того, что вы должны понять, что вы находитесь в алхимическом процессе, в который вы вступили по собственной воле. Когда ваши мечи начинают плавиться, вам кажется, что вы теряете свою личность.

Но вы оба должны говорить правду о том, какое лицо у вас в данный момент.

Когда горн накаляется, и магниты разворачиваются, это оттого, что жар становится таким сильным, что он меняет саму структуру магнитов. Магниты возникают от внутренней поляризации каждого из вас. Вас притягивают поляризации друг друга. Это магнетизм, связывающий вас. Когда жар возрастает, магниты разворачиваются, и со всей силой, которая обычно тянет вас друг к другу, они отталкивают вас. Это временное явление; просто пройдите сквозь это; не делайте из этого никаких выводов. В вас есть часть, ищущая свидетельств, намеков на то, что вы на опасной территории, и что вам необходимо спасаться. Но в эти времена нет спасения, есть только правда.

Поймите, что, находясь в Священном Союзе, вы находитесь в алхимическом процессе; вы ищете картинки, а когда картинки не совпадают, вы пугаетесь. Вы находитесь в алхимическом процессе. Когда жар нагнетается, и вы не можете больше его выносить, пойдите в другое место, где жар не так силён. Подождите и дайте миру остановиться; возьмитесь за руки, хотя в такие моменты вам меньше всего хочется прикасаться друг к другу; скажите правду о том, какое лицо проявляется теперь. Поймите, что высказанная правда ничего не разобьет.

Не позволяйте ничему встать между вами. Вы должны жить в текучей среде, где нет требований, так что, если жар становится слишком сильным, вы могли бы все остановить и пройти через процесс правды. Вы должны жить в свободно плывущей среде, чтобы вы могли погрузиться в таинство.

Когда женская природа нашла то, что она ценит, она становится яростной защитницей, желая любой ценой защитить свое сокровище. Ревность – это личина, проявляющаяся в процессе жизненных перипетий. Проблема не в самой ревности; проблема в том, что вы не говорите о своих потребностях. Рискнуть – значит сказать правду, хотя есть вероятность того, что другой не даст вам того, что вы хотите.

Взаимоотношения похожи на игру в покер, когда все блефуют, заявляя, что у них карты лучше, чем у других. Когда вы вступаете в Священный Союз, все карты выкладываются на стол, чтобы оба партнера могли их видеть. Все, что всплывает на поверхность, просто выкладывается на стол; потому что ясность, когда два человека видят все карты, дает им возможность трансформации».

 

Позвольте подвести итог.

 

Всегда живите в правде.

Обстановка непременно накалится.

Не сдавайтесь. Купите покрышку от педали сцепления и положите ее на свой алтарь. Возьмитесь за руки и идите по горящим углям. Я вам обещаю, вы будете думать, что умрете. Но вы не умрете.

 

 

После родов

Запоздалые размышления

 

Это история того, что Магдалина назвала Священным Союзом: внутренней алхимии, возможной в безопасности и взаимной отдаче Священной Свадьбы.

Мы не живем во времена света. Как говорит Магдалина: «Сейчас начало конца времен». Времени осталось мало, и нам открываются тайны, в надежде, что больше людей очнется и сможет совершить необходимые перемены.

Это напоминает мне историю о молодом человеке, гулявшем по пляжу. Он увидел вдали какие-то точки на песке и фигуру старушки, наклоняющейся, потом идущей к кромке воды, бросающей что-то в море и возвращающейся, снова наклоняющейся, поднимающей что-то и бросающей в море.

Подойдя ближе, он увидел, что песок усеян морскими звездами, оставленными быстро наступившим отливом. На пляже были сотни умирающих морских звезд и одна старушка, поднимающая одну звезду за раз, бредущая к воде, бросающая ее в волны, а потом поднимающая следующую.

Он поразился невозможности ее задачи и сказал: «Зачем вы это делаете? Зачем стараться? Вы не сможете спасти достаточно звезд, чтобы что-то изменить!»

Она бросила в море еще одну звезду и крикнула: «А для этой звезды я кое-что изменила!»

Как Магдалина сказала в своем последнем сообщении: «Делясь с вами своей историей, я осознаю, что ее поймет лишь горстка людей, но этого достаточно».

Делясь с вами «Историей одной женщины», я осознаю, что многие из вас будут критиковать меня. Некоторые будут мне завидовать. Некоторые будут навешивать на меня ярлыки и давать прозвища. Многие будут осуждать. Я решила уважить просьбу Марии Магдалины и включить эту часть в книгу, потому что я готова, не задумываясь, положиться на ее мудрость, и мое доверие к ней стало сильнее моих страхов.

Я желаю вам найти свою Священную Свадьбу, в гармонии, равноправии и экстатической приверженности с вашими партнерами и с самими собой.

 

Джуди Сайон

Джуди Сайон работала в области прессы и рекламы, а также была политическим консультантом. Кроме того, она была фотографом, ведущей ток-шоу и автором колонки в газете. Ее статьи появлялись в различных газетах и журналах. Она провела семь лет в школе мистерий со своим учителем «в ветре», и ее книги тех лет – «Последний вальс тиранов» (“Last Waltz of the Tyrants”), «Финансовая свобода» (“Financial Freedom”) и «НЛО и природа реальности» (“UFOs and the Nature of Reality”) – вышли на английском, французском, испанском и немецком языках. Ее интерес к традициям коренных американцев привел к пяти годам интенсивной учебы и практики со старейшинами нескольких племенных групп, включая хопи. Она читала лекции об НЛО и духовности и преподавала женские мистерии как в Северной Америке, так и в Европе. Вместе с Томом Кенионом она распространяет «Манускрипт» по всему миру.

 

Том Кенион

Том Кенион – музыкант, исследователь, писатель и психотерапевт, обладатель степени магистра в области психологии, имеющий более чем семнадцатилетнюю практику. В 1983 году он основал «Акустик Брейн Рисерч» (“Acoustic Brain Research”), чтобы исследовать влияние звука и музыки на сознание, так как понял огромный потенциал этого направления в своей целительской практике. В течение десяти лет он вел исследования мозга в области психоакустики (введенного им в обиход термина, обозначающего влияние звука на сознание) и разработал несколько психоакустических звукозаписей для повышения творческого потенциала, вдохновения и духовного просветления.

Он является автором книги «Состояния мозга» (“Brain States”) – высоко оцененного критиками руководства по использованию неосвоенного потенциала мозга. Он также является соавтором «Материалов Хаторов» (“The Hathor Material”). Его книга «Похитители сознания» (“Mind Thieves”) – фантастический роман о тонкостях взаимоотношений квантовой механики и сознания.

Том регулярно проводит по всему миру тренинги и семинары об исцелении звуком, сознании и духовном просветлении. Он вместе с Джуди Сайон распространяет «Манускрипт» по всему миру.