|
Пер Гюнт:
Прошу вас, пейте, господа!
Мы рождены для наслажденья.
Не возвратятся никогда
Утекшей юности мгновенья.
Трумпетерстроле:
Что за хозяин ты, братан!
Пер Гюнт:
Честь эту делят мой карман,
Дворецкий, повар...
Мистер Коттон:
Very well*,
Всех четверых я бы воспел.
Монсеньор Баллон:
Монсеньор, у вас есть gout, есть ton*,
Чего при жизни холостяцкой
Никто до нынешних времён
Не достигал, в вас есть...
Фон Эберкопф:
Размах,
Есть ощущение свободы,
Равно близки вам все народы,
Ваш дух витает в облаках,
Не хочет догмами стесняться.
Есть ощущение культуры,
И непосредственность натуры,
И опыт жизненный у вас,
(обращаясь к Монсеньору Баллону)
Об этом речь идёт сейчас?
Монсеньор Баллон:
О да, но по-французски что-то
В словах такого нет полёта.
Фон Эберкопф:
Любой язык здесь грубоват.
Но если выяснить детально
Всю цепь причин...
Пер Гюнт:
Они не тайна.
Я, вы заметьте, не женат.
О чем и помышлять мужчине,
Чтоб стать самим собой во всём,
Как не сугубо о своем?
По этой именно причине
Он жить не хочет как верблюд,
На ком чужую кладь везут.
Фон Эберкопф:
Но жизнь в себе и для себя ведь
Вам стоила немало сил.
Пер Гюнт:
Боренья были, что лукавить.
Из них я с честью выходил.
Однажды, впрочем, чуть в силок
Не завлекло меня злодейство.
Я был тогда собой хорош
И даму невзначай увлёк
Из королевского семейства.
Монсеньор Баллон:
Из королевского?
Пер Гюнт (небрежно):
Из этих,
Из, как их...
Трумпетерстроле (ударяя по столу):
Чёртовых родов!
Пер Гюнт (пожимая плечами):
Из тех, кто всех дичиться стали,
Чтоб их за плебс не принимали,
Пошедших по миру князьков.
Мистер Коттон:
Пропало дело ни за грош?
Монсеньор Баллон:
Семья восстала против брака?
Пер Гюнт:
Напротив!
Монсеньор Баллон:
Что ж?
Пер Гюнт (снисходительно):
Да как сказать...
Нас поскорее обвенчать
Имелись поводы. Однако
Водить вас за нос неохота,
Мне тошно сделалось потом.
Я щепетилен отчего-то,
Привычка жить своим трудом.
А тут настаивать стал тесть,
Что мне в дворянство надо влезть,
С аристократией сродниться,
Пройти в значительные лица,
Сменить фамилию и званье,
Не справясь про мое желанье.
Но я, вам ясно быть должно,
Отверг дурацкий ультиматум
И с ним невесту заодно.
(Барабаня пальцами по столу с постным
видом)
Быть не судьба аристократом!
Но есть немалая отрада
В том, что корёжить жизнь не надо.
Монсеньор Баллон:
Всё тем и кончилось тогда?
Пер Гюнт:
Нет, вытерпеть пришлось немало,
Поскольку в это дело встряла
Крикливых родичей орда.
Немало было молодёжи!
Семь поединков – видит бог!
Век не забуду их, но всё же
Я с честью выпутаться смог.
Я проливал чужую кровь,
Ко мне пришла тем часом слава,
И убедиться смог я вновь,
Что провиденье всюду право.
Фон Эберкопф:
В сознанье вашем жизни ход
Преображённым предстаёт.
Все прочие – одни детали,
Одни подробности познали,
И только вы, в порыве смелом,
Познали мир единым целым.
Всё мерите единой мерой,
Для вас незначащего нет,
Своей мыслительной манерой
Вы озарили целый свет,
Не тратя на ученье годы.
Пер Гюнт:
Я сам до этого дошёл,
Без всяких ваших лекций, школ
И положительной методы.
Я самоучкой всё постиг,
Перечитав десятки книг
И погружаясь в размышленье.
Но если принялся за чтенье,
Как я, достигнув зрелых лет,
Прочесть все строчки мочи нет.
Прочёл отдельные страницы
Я по истории в ту пору,
И, чтобы в трудную годину
Иметь какую-то опору,
Решил в Писанье погрузиться
И смог осилить половину.
Не знаньям надобно учиться,
А знать, что в жизни пригодится!
Мистер Коттон:
Вот где практичность!
Пер Гюнт (зажигая сигару):
В этом плане
Вот, господа, вам ход всей жизни:
Кто был я у себя в отчизне?
Оборвыш, без гроша в кармане.
Я там намыкался сполна,
Встречая беды ежечасно,
Однако жизнь всегда прекрасна
Уж потому, что смерть страшна.
А на чужбине вдруг в фаворе
Я оказался. Стихло горе,
Дела пошли на лад. Я вскоре
Стал богатейшим из богатых
Судовладельцем в том краю.
Прослыл я Крезом в южных штатах,
И – я от вас не утаю
Судьба ко мне благоволила.
Мистер Коттон:
Чем торговали?
Пер Гюнт:
В Каролину
Ввозил я негров, – не скрываю,
И поставлял божков Китаю.
Монсеньор Баллон:
Fi donc!*
Трумпетерстроле:
Дражайший, что за вздор?
Пер Гюнт:
Конечно, с вашей точки зренья,
Подобные дела – позор?
Я сам страдал от огорченья
И даже проклял свой удел,
Но, если вышел на простор,
Уже не прекращаешь дел.
Я окончательно постиг,
Что основательное дело,
Коль вы вели его умело,
Нельзя прикрыть в единый миг.
«В единый миг!» – мне ненавистен
Сей клич врагов извечных истин.
Я, видит бог, не самодур,
И думаю о результате,
И потому, признаюсь кстати,
Не зарываюсь чересчур.
К тому же подступала старость,
Успела седина пробиться,
Мне приближалось пятьдесят,
Хоть пребывал я в добром здравье,
Я не мечтал о новой славе,
Не угодить бы только в ад.
Не так уж долго ждать осталось,
Пока гнев божий разразится.
Что было делать? Прерывать я
Боялся ввоз божков в Китай,
Но я в другое предприятье
Вовлечь задумал этот край,
Решив: свезу весной им Будду,
А осенью служить я буду
Миссионерам-христианам,
Возить им Библию и хлеб.
Мистер Коттон:
За деньги?
Пер Гюнт:
Труд без них нелеп!
И всё пошло путём желанным.
Мы по китайцу на божка
Крестили там наверняка
Был ввоз божков нейтрализован:
Миссионеры – на устах
С благоговейным божьим словом
Моим божкам давали шах.
Мистер Коттон:
Но африканские товары?
Пер Гюнт:
Здесь тоже верх взяла мораль.
Я рассмотрел одну деталь:
В мои ли это делать годы?
Уж очень неверны доходы!
Вы посудите сами: свары
С филантропической ордой,
Разбоя на море кошмары
И схватки с ветром и водой!
Добро бы был я молодой!
И я подумал – лучше сами
Убавим бег под парусами.
Купил клочок земли на юге,
Последний транспорт взял себе
И благодарен был судьбе.
Мои невольники жирели,
И счастлив был я в самом деле,
О каждом думал, как о друге,
И помнил, каждый мне даёт
Весьма значительный доход.
Настроил школ по всей округе,
Чтоб добродетели шкала
Там, как положено, росла
И чтобы уровень морали
Мои питомцы не снижали.
Но мне и это надоело,
И как-то случай выпал вдруг,
Единым махом землю, дело
И черномазых сбыл я с рук.
Я ублажил рабов, как мог,
Велел на всех сварить им грог.
И от щедрот моих табак
Им выдал, как прощальный знак.
Коль изреченья суть верна,
Пускай оно уже старо,
«Не сделав зла, творишь добро!»,
Простится мне моя вина.
Грехи я – согласитесь сами
Загладил добрыми делами.
Фоя Эберкопф (чокаясь с ним):
О, сколь отрадно созерцанье
Того, что принцип утверждён
Не как абстрактный лишь закон,
Но как реальное созданье!
Пер Гюнт (тем временем усердно прикладывавшийся
к бутылке):
Уж мы такие, северяне.
Всегда пробьёмся! Очевидны
Успехи, что сулит мой путь.
Лишь уши надобно заткнуть,
Чтоб не забрались в них ехидны.
Мистер Коттон:
Они, я думал, безобидны.
Пер Гюнт:
Нет, обольстив нас, твари эти
За нас решают всё на свете.
(Снова пьёт)
Откуда явится отвага
На нашем жизненном пути?
Не дрогнув, надобно идти
Меж искушений зла и блага,
В борьбе учесть, что дни боренья
Твой век отнюдь не завершат,
И верные пути назад
Беречь для позднего спасенья.
Вот вам теория моя!
В таком и действовал я стиле.
Меня сей мудрости учили
Мои родимые края.
Монсеньор Баллон:
Норвежец вы?
Пер Гюнт:
Оттуда родом,
Но духом я космополит:
Америка меня дарит
Всё новым счастьем с каждым годом.
В шкафах, на полках, сплошь забитых,
Растёт немецких книг избыток.
Я взял во Франции остроты,
Манеры, моды и уют,
У англичан – упорный труд
И об имуществе заботы.
Евреи дали мне терпенье,
А итальянцы убежденье,
Что благо в dolce far niente*
И не забуду о моменте,
В который голову свою
Я шведской сталью спас в бою.
Трумпетерстроле (подымая стакан):
За сталь!
Фон Эберкопф:
За тех, кто, веря стали.
Всегда в сраженьях побеждали!
Чокаются и пьют. Пер Гюнт понемногу хмелеет.
Мистер Коттон:
Приятны милые слова,
Но знать хотелось бы сперва,
На что вам злато было нужно.
Пер Гюнт:
Сказать?
Все четверо (придвигаясь ближе):
Скажите, просим дружно!
Пер Гюнт:
Я путешествовать старался...
Вот я к себе на пароход
И посадил вас в Гибралтаре,
Чтоб вы весёлый хоровод
Вокруг тельца изображали.
Фон Эберкопф:
Умно подмечено!
Мистер Коттон:
Дикарство!
Кто ж подымает паруса
Затем, что в море собрался?
В чём ваша цель?
Пер Гюнт:
Взойти на царство.
Все четверо:
Что?
Пер Гюнт (кивая):
Стать царём.
Все четверо:
Где?
Пер Гюнт:
В целом мире.
Монсеньор Баллон:
Но как же?
Пер Гюнт:
Мне поможет злато.
Подобный замысел не нов,
Мечты давно меня томили,
Ещё я мальчиком когда-то
Был в облаках парить готов.
Златая мантия горела,
Хоть я в ней падал то и дело,
Но неизменно видел цель.
И мне на пользу шло досель,
Что мне внушили наперёд:
Пусть мир к моим ногам падёт,
Коль я не стал собой, – владыкой
Над миром станет труп безликий.
Примерно так звучал завет
И, мне сдаётся, лучших нет!
Фон Эберкопф:
Что означает «стать собой»?
Пер Гюнт:
Стать даже в малости любой
На прочих столь же непохожим,
Сколь чёртов лик несходен с божьим.
Трумпетерстреле:
Мне ясен ход сей мысли тёмной!
Монсеньор Баллон:
Он мудр!
Фон Эберкопф:
Притом поэт огромный!
Пер Гюнт (всё более воодушевляясь):
Гюнт стал собой – тут сплетены
Мои желанья, страсти, сны.
Гюнт стал собой – тут цел порыв,
Которым только я и жив,
Всё, что в груди моей таится,
Чтоб мне таким, как есть, явиться.
Нуждался бог в земле когда-то,
Чтоб в мире властвовать своём,
Так мне необходимо злато,
Чтоб мог я сделаться царём.
Монсеньор Баллон:
Оно у вас.
Пер Гюнт:
Не тот кусок!
Сегодня бы его достало
На Липпе-Детмольд, – это мало!
Хочу я быть собой en bloc*
Блистая гюнтовским величьем,
Быть сэром Гюнтом всем обличьем.
Монсеньор Баллон (в восторге):
Ласкать красоток самых лучших!
Фон Эберкопф:
Вином упиться драгоценным!
Трумпетерстроле:
Владеть оружием священным!
Мистер Коттон:
Но нужно подходящий случай
Найти для сделки...
Пер Гюнт:
Он сыскался,
Затем я тут и задержался.
На север мы направим путь.
Не довелось вам заглянуть
Сегодня в свежие газеты?
(Встаёт, поднимая стакан)
От века счастье выпадало
Тому, кто нарушал запреты.
Все четверо:
В чём дело?
Пер Гюнт:
Греция восстала.
Все четверо (вскакивая):
Что? Греция?
Пер Гюнт:
Огнём объята!
Все четверо:
Ура!
Пер Гюнт:
А турок ждёт расплата.
(Пьёт.)
Монсеньор Баллон:
В Элладу! Тем, кто служит славе,
Ввозить оружие я вправе.
Фон Эберкопф:
Я поздравляю – издалёка.
Мистер Коттон:
Я шлю товар не позже срока.
Трумпетерстроле:
Вперёд! Когда в Бендерах буду,
Я шпоры Карла раздобуду!
Монсеньор Баллон (бросаясь Перу Гюнту
на шею):
Простите, что в презренный стан
Я вас отнёс.
Фон Эберкопф:
А я, болван,
Вас принимал за негодяя.
Мистер Коттон:
Да попросту за дурака.
Трумпетерстроле
(хочет поцеловать Пера Гюнта):
Грешил, тебя исподтишка
Презренным янки называя.
Прости...
Фон Эберкопф:
Ошиблись мы ужасно.
Пер Гюнт:
Да что за бред?
Фон Эберкопф:
Теперь-то ясно,
Сколь благороден сгусток сей
Бурлящих гюнтовских страстей.
Монсеньор Баллон (восхищённо):
Вот что такое Гюнт на деле!
Фон Эберкопф:
Во всей красе мы вас узрели.
Пер Гюнт:
Что это значит?
Монсеньор Баллон:
Невдомёк?
Пер Гюнт:
Откройте, будьте человеком.
Монсеньор Баллон:
Конечно, вас поход увлёк
В подмогу благородным грекам?
Пер Гюнт
(свистнув):
Отнюдь. Я помогаю силе,
А турки помощи просили.
Монсеньор Баллон:
Не может быть!
Фон Эберкопф:
Да он остряк!
Пер Гюнт
(после паузы, опершись на стул, высокомерно):
Не лучше ль будет, господа,
Нам распрощаться навсегда,
Пока дух дружбы не иссяк?
Вот жизни какова гримаса:
Бедняк легко собой рискнёт,
Идёт на пушечное мясо,
И никаких ему забот.
Но ежели полны карманы,
Риск и опасность нежеланны.
Ступайте в Грецию. Отправлю
Я вас на собственный свой счёт.
Чем дальше там борьба зайдёт,
Тем я верней силки расставлю.
Сражайтесь храбро за права,
Чтоб вам, упившимся сперва
Поносным словом о владыках,
Торчать на янычарских пиках.
Меня увольте.
(Хлопая себя по карману)
Я богат,
И Гюнтом оставаться рад.
(Раскрывает зонтик, направляясь к подвешенным меж деревьями гамакам.)
Трумпетерстроле:
Свинья!
Монсеньор Баллон:
В нём чести нет ни грана.
Мистер Коттон:
Без чести жить не так уж странно,
Но вспомните, какой доход
Свобода греков принесёт.
Монсеньор Баллон:
Приняв победную осанку,
Я б мигом покорил гречанку!
Трумпетерстроле:
Я думал: шпоры там отрою,
Принадлежавшие герою.
Фон Эберкопф:
Я верил, греческий народ
Культуру немцев переймет.
Мистер Коттон:
Увы, доход пропал напрасно.
Goddam*,
хоть плачь, так всё ужасно.
Эх, мне б Олимп купить! По слухам,
Под ним есть медная руда,
И я тогда единым духом
Разбогатею, господа!
А знаменитый ключ кастальский,
Который столько воспевался,
Наверняка бы заменил
Пять тысяч лошадиных сил.
Трумпетерстроле:
Но твердость шведского меча
Верней, чем злато богача.
Мистер Коттон:
Быть может. Нас в толпе, однако,
Не знает ни одна собака,
Мы не пробьёмся. А доход?
Монсеньор Баллон:
Проклятье! Убедившись в чуде,
Узнать, что прахом все идет!
Мистер Коттон (грозя кулаком в сторону яхты):
Набоб на этой вот посуде
Хранит в монетах рабский пот.
Фон Эберкопф:
Мысль превосходная! Вперёд!
Не так уж прочен царь-то наш!
Ура!
Монсеньор Баллон:
Что?
Фон Эберкопф:
Власть я взять сумею!
Я подкупаю экипаж
И яхту делаю своею.
Мистер Коттон:
Вы...?
Фон Эберкопф:
Яхтой овладеть готов!
(Идёт к шлюпке.)
Мистер Коттон:
Мой неизменный интерес
Велит мне с ним быть.
(Идёт следом.)
Трумпетерстроле:
Ну и бес!
Монсеньор Баллон:
Мошенник!.. Но в конце концов!
(Следует за уходящими.)
Трумпетерстроле:
Я отправляюсь с ними вместе,
Но заявляю о протесте!
(Следует за остальными.)
* * *
Другое мосте на берегу. Луна и бегущие облака. Яхта быстро
удаляется. Пер Гюнт носится по берегу, то щиплет себе руку, то вглядывается
в морскую даль.
Пер Гюнт:
Наважденье. Мираж. Обрывается сон.
Мой корабль исчезает, растаял он.
Пьян я, что ли? А может, спятил опять?
(Ломая руки)
Неужели придётся мне пропадать?
(Рвёт на себе волосы)
О, пускай оказалось бы всё это сном,
Но, увы, это правда. Друзья изменили.
Обращаюсь теперь я к небесной силе:
О господь, рассуди и воздай поделом.
(Воздевая руки)
Это я ведь, Пер Гюнт! Не забудь про меня!
А не то я погибну, свой жребий кляня.
Пусть машина взорвётся!
Пусть ветер взъярится!
Пусть потонут!
Устрой, чтобы им воротиться.
Слушай, брось ты покамест другие дела,
Без тебя обойдётся покуда планета.
Он не внемлет. Как водится, глух, как скала.
Хорошо ли молчать, коли просят совета?
(Машет, подняв руку)
У меня же плантаций нет даже и в мыслях!
Вспомни, сколько отправил я в Азию миссий!
Своего человека в беде не покинь.
Помоги!
Яхта охвачена огнём, затем дымом, слышен глухой взрыв.
Пер Гюнт вскрикивает и падает на песок. Когда дым рассеивается, корабля
уже нет.
(Побледнев, шёпотом)
Покарал их господь. Аминь!
Потонул экипаж, и поклажа на дне.
Надо правду сказать, повезло нынче мне!
(Умилённо)
Повезло? Но везенье тут разве одно?
Им погибнуть, а мне уцелеть суждено.
Будь славен господь за то, что десницу
Надо мною, греховным, ныне простёр.
(Вздыхая всей грудью)
Сладко мне сознавать, что господень взор
Персонально за мной наблюдать стремится.
Но пустыня кругом. Где взять воду и пищу?
Почему обо мне не заботится он?
Обойдётся.
(Громко и угодливо)
Не даст он, чтоб раб его нищий
Погиб, насущного хлеба лишён.
Ждать надо смиренно, земное презрев,
И бог сохранит. Не впадать же в отчаянье.
(Вскрикивая от ужаса)
Не лев ли в кустах? Я слышу рычанье.
(Стуча зубами)
Как будто не лев.
(Бодрясь)
Ну конечно, не лев.
Удержаться в сторонке умеет зверина,
Не смеет задеть своего господина,
Помогает инстинкт: смекает она,
Что даром дразнить не стоит слона.
Дойду-ка, однако, до пальмы какой.
Пускай даже влезть на неё нелегко мне,
Но, ежели влезть, обеспечен покой,
Особенно если молитву припомню.
(Влезает, на дерево)
Что ж, утро вечера мудреней,
Не раз проверена мной поговорка,
(устраиваясь удобнее)
Как хорошо трепетать от восторга!
Богатство не стоит высоких идей.
Доверься лишь богу. Пошлёт он конец
Несчастьям твоим не в меру огромным.
Персоне моей он добрый отец.
(Взглянув на море, шепчет со вздохом)
Но я не назвал бы его экономным.
* * *
Ночь. Стоянка марокканцев на границе пустыни. Дозорные
отдыхают у костра.
Раб (вбегая, рвёт на себе волосы):
Нет царева иноходца!
Другой раб (вбегая, разрывает на себе одежды) :
Платье царское пропало!
Надсмотрщик (вбегая) :
Каждому по сотне палок,
Коль грабитель не найдётся!
Воины, вскочив на коней, уносятся во все стороны.
* * *
Восходит солнце. Акации и пальмы. Пер Гюнт, сидя на дереве,
отбивается веткой от обезьян.
Пер Гюнт:
Ну, выдалась ночь! Нынче проклял я тьму.
(Отбиваясь)
Ты снова? Теперь ты решила плодами?
Нет, кой-чем похуже! Ох, сладу нет с вами.
И что вы за твари, я в толк не возьму!
Бороться и бодрствовать учит Писанье.
Но так я замучен, что нет уже сил.
(При новой атаке, нетерпеливо)
О, господи, хоть бы конец наступил!
Подкрасться бы надо мне к этакой дряни,
Поймать, и повесить, и шкуру стянуть,
Напялить её на себя как-нибудь
И враз уподобиться обезьяне.
Что есть человек? Одинокий тростник.
Не зря он к другим применяться привык.
Опять налетели. Да их тут стада!
Попробуй-ка сладь с обезумевшим стадом!
Эх, стать бы в тот раз мне и вправду хвостатым,
И встреча бы с ними была не беда.
Да что там? Наверх забирается стадо.
(Глядя вверх)
Зажал старикашка грязюку в кулак.
(Сжавшись от страха, замирает. Обезьяна шевелится. Пер
Гюнт манит её, как собаку)
Хороший. Хороший. Смеётся-то как!
С ним только самим по-хорошему надо,
Кидать ничего он не станет в меня.
Да это ведь я. Мы знакомы отлично.
Тяв-тяв! И язык ваш я знаю прилично.
Мы помним друг друга, мы даже родня.
Я сахару дам тебе завтра. Срамник!
Швырнул-таки пакость, зажатую в лапах!
Съедобное, может? Неясно на запах.
Ах, то лишь по вкусу, к чему ты привык.
Какой-то философ недаром изрёк:
На силе привычки стоит наш мирок.
А вот молодежь!
(Отбиваясь)
Перл творца – человек
Сносить принуждён подобные вещи!
На помощь! Сюда! Пропадаю навек!
Старик-то был дрянь, а сынки ещё хлеще.
* * *
Раннее утро. Скалы и пустыня. В одной стороне ущелье
и грот. В ущелье вор и укрыватель краденого с царским конём и платьем.
Богато убранный копь привязан к утёсу. Вдали видны всадники.
Вор:
Царский отряд
Верхом приближается
Сюда.
Укрыватель краденого:
Словно в песок
Голова погружается.
Беда!
Вор (складывая руки на груди):
Отец мой был вор,
И сынку воровать.
Укрыватель краденого:
Был мой – укрыватель,
И мне укрывать.
Вор:
Не спорить с судьбой
Быть самим собой.
Укрыватель краденого (прислушиваясь):
Близится кто-то.
Бежим, дружок!
Вор:
Гибель страшна,
Но велик пророк.
Убегают, бросая краденое. Всадники скрываются.
Пер Гюнт (появляется, вырезая дудочку):
Что, в самом деле, за дивный рассвет!
Горло прочистить торопится птаха,
Улитка из домика лезет без страха.
Утро! Прекрасней времени нет!
Всю силу, какая в ней только нашлась,
Природа вложила в утренний час.
В сердце уверенность зреет такая,
Словно сейчас одолею быка я.
Тихо-то как! Превосходство деревни
Было мне раньше понять не дано.
Пусть города громоздятся издревле,
Всякого сброду в них вечно полно.
Глянь-ка, вот ящерица ползёт,
Ведать не ведая наших забот.
Истинно, зверь невинен любой!
Он воплощает промысел божий,
То есть живёт, на других непохожий,
То есть собой остаётся, собой,
Обижен ли он иль обласкан судьбой.
(Смотрит в лорнет)
Жаба. Зарылась себе в песок
Так, что с трудом её мы находим,
А тоже взирает на мир господень,
Упиваясь собой. Погоди-ка чуток!
(Задумывается)
Упиваясь? Собой? Это чьи же слова?
И где я читал их во время оно?
Они из молитв? Из притч Соломона?
Проклятье! Слабеет моя голова,
И прошлое я вспоминаю едва.
(Садится в тень)
Здесь, в холодке, мне будет удобно.
Эти вот корни вроде съедобны.
(Ест)
Пища пригодна скорей для скота,
«Плоть усмиряй!» – говорят неспроста.
Сказано также: «Умерь гордыню!
Возвысится тот, кто унижен ныне».
(Встревоженно)
Возвысится! Это и есть мой путь.
И может ли впрямь оно быть по-иному?
Судьба воротит меня к отчему дому,
Позволит всё к лучшему обернуть.
Сперва испытанье, потом избавленье.
Лишь дал бы здоровье господь да терпенье!
(Отгоняя чёрные мысли, закуривает сигару,
ложится и смотрит вдаль)
Ну и пустыня – вправду без края!
Страус как будто шагает вдали.
Эх, кабы в толк мне взять помогли,
Что бог замышлял, эту сушь созидая!
Для жизни людской она не пригодна,
Выжжена солнцем, мертва и бесплодна,
Нет ни предела ей, ни конца,
Здесь не пробьются подспудные воды.
Она, со времён сотворенья, творца
Не благодарила. Гримаса природы!
А что это там блестит на востоке?
Не море ли? Нет, невозможно. Мираж.
На западе море! Приморский пейзаж
Лежит за грядой холмов невысоких.
(Внезапно осененный)
Я мог бы... поскольку заслон тут мал...
Устроить проток, прокопать канал,
И хлынут бурлящие волны по ныне
Безжизненной и безысходной пустыне.
Я превратить бы поистине мог
В бескрайнее море бесплодный песок.
Оазисы стали бы здесь островами,
Зазеленело бы всё вокруг.
Летели б морские суда над волнами,
Как птицы, пути пролагая на юг.
Воздух морской принёс бы прохладу,
Ливень с небес бы хлынул сюда,
Люди воздвигли бы здесь города,
Выжженный край уподобили саду!
На юг от Сахары возникнуть должна
Цивилизованная страна!
Борну начнут заселять колонисты,
А в Тимбукту станут строить завод,
К Верхнему Нилу удобно и быстро
Поезд от Габеса довезёт.
Там, где пышней распустится зелень,
Мы благородных норвежцев поселим,
Раз мы, норвежцы, причислены к знати,
Примесь арабская будет нам кстати.
А где в залив ударяет волна,
Будет Перполис построен, столица.
Мир одряхлел. Так должна появиться
В нём Гюнтиана, младая страна.
(Вскакивая)
Только бы денег, и дело пойдёт
Ключ золотой от морских ворот!
В бой против смерти! Взять бы богатства,
Что в сундуках без дела пылятся!
Люди живут, свободы желая,
Как осёл из ковчега, я кликну клич,
И процветания можно достичь
Для ныне пустынного, мёртвого края!
Выбраться – вот что волнует меня,
А капитал не минует меня.
Ныне полцарства отдам за коня.
Из ущелья доносится ржание.
Лошадь и сбруя, наряд и оружье!
(Подойдя ближе)
Откуда? Но что удивляет меня?
Воля движет горами, тогда почему же
Не сотворить ей также коня?
Чушь! Доверяться фактам в обычае.
Ab esse ad posse*
– конь в наличии.
(Переодевается и оглядывает себя)
Сэр Гюнт стал турком с нынешних пор.
Ну, кто бы подумал! Дивное платье,
И конь-то красавец, и краше нет шпор!
(Садясь в седло)
Скачи, вороной, во весь опор!
Лихая езда – привилегия знати.
(Скачет в пустыню.)
* * *
Шатёр арабского вождя, одиноко стоящий среди оазиса,
Пер Гюнт в восточном одеянии возлежит на подушках. Он пьёт кофе и
курит трубку на длинном чубуке. Анитра и девушки пляшут и поют.
Хор девушек:
Пророк нам явился,
Пророк нам явился,
Пророк всемогущий явился нам ныне,
У нас он, у нас он явился,
Пройдя по пескам пустыни.
Пророк всемогущий, хранитель святыни,
У нас он, у нас он явился,
Пройдя по пескам пустыни.
Мир звуками флейт огласился:
Пророк, пророк нам явился!
Анитра:
Явился нам конь его белый,
Как реки молочные рая,
Молитесь, колени склоняя.
Звезда в его взоре горела!
Детям земли унылой
Снести его свет не под силу.
Сквозь пустыню пришёл,
Жемчугами и златом горит его грудь.
Пред ним всё радо блеснуть,
За ним, однако,
Стена самума и мрака.
Пророк к нам пришёл,
Сквозь пустыню пришёл.
Как сын человечий.
Божий храм нынче гол,
Вот о чём его речи.
Хор девушек:
Мир звуками флейт огласился!
Пророк, пророк нам явился!
Девушки пляшут под тихую музыку.
Пер Гюнт:
Давно изреченье ведомо мне:
«Несть пророка в своей стране».
Здешняя жизнь больше радует сердце,
Чем жизнь меж чарльстоунских судовладельцев.
Там какой-то изъян ощущался всегда,
Основа той жизни была мне чужда,
Я не был собой в ту пору нимало,
Занятие радости не доставляло.
Чего добивался я, – вот вопрос,
Усердно корпя над работой тягучей?
И сам не пойму, как я это снёс!
Зачем принимался? Представился случай.
Остаться собой на мешке золотом
Что ставить на рыхлом песке строенье.
Пред золотом, падкие на униженье,
И в пакость и в грязь люди лезут гуртом,
Брошкам и перстням спеша поклониться.
Брошки и перстни, однако, не лица.
Участь пророка гораздо яснее,
Знаешь хотя бы, что путь будет прям,
Овации здесь вызываешь ты сам,
А вовсе не доллары или гинеи.
Каков ты – таким тебя примет весь свет,
Тебе здесь нужды в привилегиях нет,
И связи не сделают дело вернее.
Пророк – ну так что ж! Это дело по мне!
И быстро устроилось всё чрезвычайно!
Мне встретились дети природы случайно,
Когда я в пустыне скакал на коне.
Житейское дело – явился пророк.
Я людям не лгу и не вижу в том прока,
Могу аннулировать всё, что предрёк,
Вот что от лжеца отличает пророка.
Ничем я не связан. Такая причуда
Сугубо приватное дело притом.
Уйду, как пришёл, на коне вороном,
Ведь я господин положенья покуда.
Анитра (подойдя к нему):
Пророк и властитель!
Пер Гюнт:
Что надо рабыне?
Анитра:
К шатру собрались все воины рода,
Желая взглянуть на пророка.
Пер Гюнт:
Постой.
Скажи им, пускай остаются у входа
И молятся, – слух обращаю к ним свой,
А вход в мой шатёр заказан мужчине.
Мужчина – нелепая, скверная тварь.
Безумия, злобы и грязи сыны!
Анитра, представь себе только, что встарь
Меня... Предо мной они очень грешны.
Довольно. Пусть женщины в радостном танце
Мне с памятью горькой помогут расстаться.
Девушки (танцуя):
Благ наш пророк, хоть полон печали,
Затем что люди зло учиняли.
Благ наш пророк и, души спасая,
Откроет нам, грешным, ворота рая.
Пер Гюнт (наблюдая за танцующей Анитрой):
Бьют ноги дробь, словно по барабану.
Очень она аппетитна, как гляну.
Спорить не стану, подобные формы
За перл красоты не сочли до сих пор мы.
Но в чём красота? Зависит наш вкус
От места и времени. Я, признаюсь,
Считаю всегда, что пикантность такая
На пользу тому, кто давно пресыщён.
А общество бьёт преступивших закон:
Та слишком толста, эта слишком худая,
Та чувственна, эта сверх меры невинна,
Хоть всем претит середина!
Но то, что грязна её нежная ножка
И ручка пованивает немножко,
По мне, не порочит её нисколько,
Прекрасней делает только.
Анитра!
Анитра (подойдя к нему):
Внемлет рабыня твоя.
Пер Гюнт:
Ты прелесть. Совсем растрогался я.
И, в том тебя уверить желая.
Пророк тебя сделает гурией рая.
Анитра:
Быть не может!
Пер Гюнт:
Это не шутки.
Я говорю с тобой в здравом рассудке.
Анитра:
У меня нет души.
Пор Гюнт:
Я тебе её дам.
Анитра:
Да как же?
Пер Гюнт:
Уж это решаю я сам.
Займусь для начала твоим воспитаньем.
Нет, значит, души. Ты глупа, как на грех.
Я тотчас приметил сей факт с состраданьем.
Но есть для души местечко у всех.
Поди-ка сюда! Я твой череп измерю.
Местечко найдётся, всем сердцем я верю.
Не то что глубин ты достигнешь особых,
Как водится это у высоколобых...
Но что в них тебе? Слова я не нарушу,
И ты, получивши обычную душу...
Анитра:
Пророк был столь благ...
Пер Гюнт:
Что же пыл твой пропал?
Анитра:
Но я предпочла бы...
Пер Гюнт:
Выкладывай смело!
Анитра:
На что мне душа? До неё мне нет дела.
Мне лучше бы...
Пер Гюнт:
Что?
Анитра (указывая на его тюрбан):
Этот дивный опал!
Пер Гюнт (с восторгом протягивая ей камень):
Анитра, всей плотью ты Евина дочка!
И раз я мужчина, магнит тебе дан.
Ах, есть у поэта отличная строчка:
«Das ewig Weibliche zieht uns an!»*
* * *
Лунная ночь. Пальмовая роща перед шатром Анитры. Пер
Гюнт с арабской лютней сидит под деревом. Он подстриг бороду и волосы
и выглядит гораздо моложе.
Пер Гюнт (играет и поёт):
Свой рай замкнув своим ключом,
Я ключ с собой унёс,
И в море я ушёл потом,
И пролилось в краю родном
Немало женских слёз.
На юг, на юг мы морем шли,
Всё прибывало сил.
А на другом конце земли.
Где пальмы пышно возросли,
Я свой корабль спалил.
Я на корабль пустыни сел
О четырёх нотах,
Вперёд он бешено летел...
Теперь, как птица, я запел.
Лови! Я на ветвях!
Анитра, ты как пальмы сок,
Я знал наверняка:
Ангорский сладостный сырок
От сладости твоей далёк,
Настолько ты сладка!
(Вешает лютню на плечо и подладит к шатру)
Тихо. Знать бы, услыхала ль
Песню нежную она
И, откинув покрывало,
Глянула ль, обнажена?
Там какое-то движенье.
Не вздыхает ли любовь?
Ты ничем не прекословь.
Вот опять оно, и вновь
Это, видимо, храпенье.
Что за музыка! Анитра
Спит. Умолкни, соловей!
Не собрать тебе костей,
Коль твоя не стихнет цитра,
Впрочем, бог тебе судья.
Так что пой себе, пожалуй.
Ты певец совсем как я.
Ах, немало душ пленяла
Песня звонкая твоя!
Коль настала ночь, так пой!
Песня – общая нам участь,
И для нас обоих, мучась,
Петь и значит быть собой.
То, что девушка в дремоте,
Счастью придаёт накал,
Точно вы ещё не пьёте,
Но пригубили бокал,
Впрочем, я не вижу зла
В том, чтобы она пришла.
Анитра (из шатра):
Господин позвал рабыню?
Пер Гюнт:
Да, позвал я, в самом деле.
С шумом здесь охотясь ныне,
Поднял кот меня с постели.
Анитра:
Ах, но это не охота,
А совсем иное что-то.
Пер Гюнт:
Что?
Анитра:
Уволь...
Пер Гюнт:
Скажи, чтоб знал.
Анитра:
Стыдно мне...
Пер Гюнт (подойдя поближе):
Не то ли было,
Что меня воспламенило,
Побудив отдать опал?
Анитра (в ужасе):
Ты сравнить себя готов
С самым мерзким из котов?
Пер Гюнт:
Поразмысли-ка о том,
Что, по крайности, в одном
Сходятся пророк с котом.
Анитра:
С губ твоих, как мёд, струится
Шутка.
Пер Гюнт:
Свет души моей,
Не дано понять девицам
Выдающихся людей.
Пошутить всегда неплохо,
Да ещё наедине.
При народе сан пророка
Придаёт серьезность мне.
Весь свой век я жил с опаской
От обилия забот,
Ибо их печальный ход
К прорицаниям ведёт,
Мне служившим только маской.
К чёрту вздор! Я на свиданье
Просто Пер, такой, как есть.
Пусть пророк идёт в изгнанье,
Я хочу к тебе подсесть.
(Садится под дерево, привлекая её к себе)
И давай теперь валяться
Под зелёными ветвями,
Я шептать, а ты смеяться,
После сменимся ролями,
И, смягчив своё сердечко,
Ты шепни любви словечко.
Анитра (ложась к его ногам):
Речь твоя как песня ныне,
Хоть её не понимаю,
Но за то, что ей внимаю,
Дашь ли душу ты рабыне?
Пер Гюнт:
Душу дам тебе и знанье,
Коли есть на то желанье.
Чуть зажжётся в отдаленье
Дня багряное сиянье,
Я возьму тебя в ученье
И примусь за воспитанье.
Глупо было бы, однако,
Коль среди ночного мрака
Я бы вдруг тебе представил
Ветхий свод учёных правил.
И душа, замечу кстати,
Небольшое достоянье!
В сердце корень благодати.
Анитра:
Говори! Пока внимала,
Мне был виден свет опала.
Пер Гюнт:
Ум в зените стал что дурость.
Трусость – злобой обернулась,
В правде, взятой без предела,
Ложь вылазит то и дело.
Так устроен мир покуда,
Что, хотя кругом полно
Симпатичнейшего люда,
Жизнь осмыслить мудрено.
Паренёк мне был знаком.
Истый перл в кругу людском,
Но и он поник пред бездной
Ветхой утвари словесной.
Видишь мертвую пустыню?
Мановением тюрбана
Я частицей океана
Сделать мог её отныне.
Но ведь был бы я болваном,
Сделав сушу океаном.
Жить – ты знаешь что такое?
Анитра:
Научи!
Пер Гюнт:
Нестись рекою
Времени, в волне слепой,
Будучи самим собой!
Но собой от века были
Лишь мужчины в полной силе.
В старости слаба орлица,
Старый конь напрасно тщится,
Ведьмой кажется старуха,
Не хватает старцу духа,
Блекнет в старости душа.
Юность, юность, не желаю
Царствовать, в руках держа
Неоглядные пространства
Гюнтовского государства.
Если дева молодая
К ней в сердечко даст забраться!
Ты теперь сообразила,
Для чего твоё мне сердце?
Ты единственное средство
Там, где в самом деле мило,
Халифат свой основать.
В царстве всех твоих стремлений
Я хочу повелевать.
Покорись мне нынче, право!
Камню, чем он драгоценней,
Тем скорей нужна оправа.
Розно жить, по мне, бесцельно,
И тебе та жизнь – отрава.
А тебя я безраздельно
Всю собой бы напоил
И лишил последних сил.
В волосах твоих смолённых
И во всём, чем ты желанна,
Сад прелестный Вавилона,
Рай могучего султана.
А что с придурью ты малость,
Грех, пожалуй, не велик,
Тот, кому душа досталась,
Уходить в себя привык.
Что до этого сюжета,
Я желаю одного:
Привязав на цепь браслета
Прелесть тела твоего,
Стать душой твоей за это,
Не меняя status quo*.
Анитра храпит.
Что? Заснула? И ответа
Не услышала она?
Впрочем, власть моя сильна
Тем как раз, что и в дремоте
Ей понятен голос плоти.
(Поднявшись, вкладывает ей в руки драгоценности)
Вот запястье, вот кулон.
Спи, Анитра. Пусть в твой сон
Пер придёт. И ты корону
Поднеси ему во сне,
Ибо он свою персону
Поборол теперь вполне.
* * *
Караванный путь. Оазис остался позади. Пер Гюнт скачет
по пустыне на белом коне. Анитра сидит в седле перед ним.
Анитра:
Пусти, укушу!
Пер Гюнт:
Смотри какова!
Анитра:
Что вздумал?
Пер Гюнт:
Сыграть в овечку и льва!
Похитить тебя! Вот бы страсть разыгралась!
Анитра:
Стыдись! Престарелый пророк...
Пер Гюнт:
Пустяки.
От старости мы ещё далеки.
И чем же это похоже на старость?
Анитра:
Пусти. Я желаю домой.
Пер Гюнт:
Домой?
Кокетство! К папаше? Да что ты, друг мой?
Поверь мне, коль выпорхнули из клетки,
Домой не должны возвращаться детки.
Такому, как я, оставаться притом
Не надо бы долго на месте одном.
Ума наберёшься – лишишься почёта.
Особенно если пришёл, как пророк.
Являйся на миг, на короткий срок,
А тут мой визит затянулся что-то.
Меняет пустыня сердца своих деток:
Я просьб и молитв не слыхал напоследок.
Анитра:
Какой ты пророк!
Пер Гюнт:
Над тобой я владыка.
(Пытаясь её поцеловать)
Ведёт себя девушка попросту дико.
Анитра:
Отдай перстенёк с безымянного пальца!
Пер Гюнт:
Бери! Всё считай, дорогая, своим.
Анитра:
В речах твоих сладкие звуки таятся.
Пер Гюнт:
Как сладко узнать, что ты нежно любим!
Коня под уздцы поведу по пустыне.
(Отдавая ей хлыст и слезая с лошади)
Вот так, мой цветок, мой божественный дар!
Как раб я служить своей стану рабыне,
Пока тепловой не настигнет удар.
Я молод, Анитра, даю тебе слово,
Не стоит судить меня слишком сурово,
Кто молод, тот любит шутить, веселиться,
И ежели б только не ум твой худой,
Дошло до тебя бы, моя чаровница,
Коль я веселюсь, ergo*
я молодой!
Анитра:
Ты прав. Дай колечко под стать перстенёчку!
Пер Гюнт:
Держи! Мне б козлёнком пуститься вприскочку!
Сплести бы венок из лозы винограда!
Я молод! Эх, петь да плясать бы мне надо!
(Танцует и поёт)
Я петушок счастливый,
Когда клюётся курица.
Эх, славно как танцуется!
Я петушок счастливый!
Анитра:
Пророк, не устал ли ты, я беспокоюсь?
Тебе кошелёк стал оттягивать пояс.
Пер Гюнт:
Держи кошелёк! Ты само благородство.
А тот, кто любим, без гроша обойдётся.
(Опять танцует и поёт)
Пер Гюнт молодой совсем очумел,
Забыл, которую ногу куда.
Не всё ли равно, говорит, ерунда!
Пер Гюнт молодой совсем очумел.
Анитра:
Приятно танцующим видеть пророка.
Пер Гюнт:
Пока незаметно особого прока.
Сменяемся платьем! Разденься!
Анитра:
Пророк,
Кафтан твой велик мне, а пояс широк.
Пер Гюнт:
Eh Men!*
(Становясь на колени)
Причини же мне боль, наконец!
Влюблённому сердцу приятно страданье.
Когда мы приедем ко мне во дворец...
Анитра:
В твой рай?.. Велико ль до него расстоянье?
Пер Гюнт:
Миль с тысячу.
Анитра:
Мне чересчур.
Пер Гюнт:
Погоди,
Зато обретёшь ты там душу в груди!
Анитра:
Да я без души обойдусь, краснобай!
А боль причинить я...
Пер Гюнт (вставая):
Но чёрт подери!
Не слишком серьёзно... Денёчка на три...
Анитра:
Анитра покорна пророку. Прощай!
(Бьёт его хлыстом по рукам и скачет галопом обратно в
пустыню.)
Пер Гюнт (как поражённый молнией, минуту спустя):
Ах, чтоб тебя...
* * *
То же место часом позже. Пер Гюнт неторопливо и задумчиво
снимает с себя турецкое одеяние. Затем достает из кармана дорожную
шапку и, надев её, он снова предстаёт европейцем.
Пер Гюнт (бросая тюрбан в сторону):
Я, стало быть, вот он. Там турок лежит.
На что мне был нужен языческий вид?
Ещё хорошо, что менялось лишь платье
Нутром ничего не успел перенять я.
Зачем это было, кто мне объяснит?
Мне б жить, как положено христианину,
Не врать, что мне перья павлиньи под стать,
Обычай, закон и мораль соблюдать,
Собой оставаясь, приемля судьбину
И речь над могилой, коль мир сей покину.
(Делая несколько шагов)
Девчонка! Распустит свои волоса
И чуть ли навеки не околдовала!
Будь проклят я, коль объяснить бы взялся,
Что в ней я нашёл – хорошего мало.
Спасибо, прошло. А зайди чуть подале,
Кругом бы тогда надо мной хохотали.
Наделал делов! Утешенье лишь в том,
Что зло было всё в положенье моем.
Повинна была не персона моя,
А то, что само положенье пророка,
Забвенье естественных норм бытия,
Толкало меня изъясняться высоко.
И что за нелепая должность – пророк!
Напустишь тумана и, значит, при деле.
С позиций пророческих, ум недалёк,
Коль скоро понятья его протрезвели.
И раз я пророком явился в пустыне,
Я вынужден был поклоняться гусыне.
Однако...
(Начиная вдруг хохотать)
И что ведь на ум-то взбредёт!
Застопорить время фигурами танца,
Поток преградить болтовнёй попытаться,
Вздыхать, ворковать о своём идеале,
И всё для того, чтоб тебя общипали.
Уж точно безумно-пророческий ход!
Как куру, меня общипали! Хотя
Кой-что уцелело, скажу не крутя:
Есть что-то в Америке, что-то в кармане,
Выходит, не вовсе погряз я в дурмане.
Ещё я не беден, хоть и не богат.
Заботы о клади меня не томят,
Не надобно дум о коне и карете,
Себе господин я: один я на свете.
Куда же пойти? Я путей вижу много.
Лишь мудрый поймёт,
Где тут к цели дорога!
Но толку не стало в коммерческом деле,
Забавы любовные мне надоели,
К тому ж я не рак,
Чтоб пятиться вспять.
«Куда ни ступи, что вперёд, что назад,
Внутри и снаружи и жмут и теснят»,
Как некогда мне довелось прочитать.
Нужна мне невиданная досель,
Усердья достойная, высшая цель.
Иль жизни своей сочинить описанье
Грядущим потомкам своим в назиданье?
Но нет. Раз во времени нет недостатка,
Познать, как школяр, не смогу я ужель
Теченье минувшего миропорядка?
Такое занятие мне подойдёт!
Я хроники наши читал с малолетства,
Наукам учился. Доступны мне средства
Узнать, как взрастал человеческий род.
Сквозь сон я увижу минувшее сам,
Доверясь истории бурным волнам.
Как зритель, на битву добра и зла
Из безопасного гляну угла,
Как рушатся царства и глохнут идеи,
Как мученик жизни лишиться готов,
Как мелочью держится дело веков.
С истории пенки снимать я умею.
Вот только бы «беккером» надо разжиться,
И вслед хронологии можно пуститься.
Конечно, познанья мои не в порядке,
К тому же история ставит загадки,
Зато чем нелепее пункт отправной,
Тем вывод сильней отдаёт новизной.
Какой возникает душевный подъём
От мысли одной, что мы к цели идём!
(Взволнованно, но тихо)
Порвать навсегда с тем, что в сердце хранится,
Забыть и свой дом, и родимые лица,
И на ветер бросить богатства свои,
И больше не думать о счастье любви,
И всё ради истины неизречённой!
(Утирая слезу)
Вот в чём узнаётся серьёзный учёный.
Я чувствую в сердце своём ликованье!
Открылось мне истинное призванье!
Держаться бы только теперь своего,
И можно гордиться, что вновь ты мужчина,
Что стал ты собой, Пером Гюнтом, кого
Царём называть есть, как видно, причина!
Хочу обладать я итогом былого,
По тропам живущих не бегая снова.
Не стоит сегодняшний день ни черта.
Коварна обычная жизнь и пуста,
Ничтожны умы и бессмысленна прыть!
(Пожимая плечами)
А женщины – что уж о них говорить!
(Уходит.)
* * *
Летний день. Северные горы. Избушка в глухом лесу. Дверь
с большим деревянным засовом открыта. Над дверью – оленьи рога. Подле
избушки пасутся козы. Красивая женщина средних лет сидит на солнце
за прялкой.
Женщина (поглядев на дорогу, поёт):
Зима пролетит, и весна пройдёт,
И лето – и целый промчится год,
Но ты ведь придёшь, пусть не в этом году,
И я, как тебе обещала, всё жду.
(Поманив коз, возвращается к работе и продолжает петь)
Дай бог на земле тебе зло побороть,
Да благословит тебя в небе господь.
Я жду тебя здесь, так велел ты мне сам,
А если ты в небе, мы встретимся там.
* * *
Египет. Утренняя заря. Колосс Meмнона в песках. Пер Гюнт,
приблизившись, некоторое время молча его рассматривает.
Пер Гюнт:
Отсюда я в странствия ныне пускаюсь
И буду теперь египтянин покамест,
Хотя и, заметим, – на гюнтовский лад!
В Ассирию двинуться буду я рад.
А думать, как мир сотворён был когда-то,
По-моему, времени зряшная трата.
Библейских сказаний я трогать не буду,
Следы их и так проступают повсюду,
К тому же значенья их очень мудрёны,
И я не спешу постигать их законы.
(Садясь на камень)
Сперва отдохну под могучей сенью,
Покуда колосс предаётся пенью,
Поем и внутри осмотрю пирамиду,
Отдав прежде должное внешнему виду,
За Чермное море пойду на поклон
Не там фараон Потифар погребён?
Потом в Вавилон я намерен явиться,
Где в рощах висячих шатались блудницы,
А с этой культурой чуть стану знаком,
Направлюсь к Трое я прямиком.
А по морю прямо оттуда, из Трои,
К бессмертным Афинам дорога ведёт,
Хочу я воочию видеть проход,
Где пал Леонид и его герои.
Узнаю философов, живших когда-то,
Увижу тюрьму, где сгубили Сократа...
Там, впрочем, война! Такая досада!
Нет, лучше тогда эллинизма не надо.
(Взглянув на часы)
И ждать же себя заставляет Солнце!
А времени нет. Ждут большие дела,
О чём бишь я? Да, значит, Троя была...
(Вставая и прислушиваясь)
Откуда-то шорох идёт, мне сдаётся.
(Восходит Солнце.)
Колосс Мемнона (поёт):
Прежде прах полубога была я,
Стала птица младая,
То Зевса творенье
Грядёт на боренье.
Сова, куда эта птица
Спать ложится?
Коль не хочешь смерти своей,
Отвечай скорей!
Пер Гюнт:
Впрямь услыхал я колосса глас,
Музыка давних веков полилась,
Слышал я камня волшебное пенье.
Отметим сей факт, мудрецам в поученье.
(Делая запись в книжке)
«Статуя пела, и звук был так внятен,
Но смысл оставался мне непонятен,
Всё это был, несомненно, бред.
Других интересных деталей нет».
(Идёт дальше.)
* * *
Неподалеку от селения Гизе. Огромный сфинкс, высеченный
в скале. Вдали шпили и минареты Каира. Появляется Пер Гюнт, он внимательно
рассматривает сфинкса то в лорнет, то сквозь приставленный к глазу
кулак.
Пер Гюнт:
Ах, господи, я ведь кого-то видал,
На чудище это ужасно похожего!
Средь южных пустынь или северных скал?
То был человек? И ты узнаешь его?
Колосс Мемнона, смекнул я потом,
Весьма походил на Доврского старца,
Когда, возвышаясь с раскрытым ртом,
Старался тот мудрым и важным казаться.
Но это создание – помесь льва
И дивной женщины, полной истомы?
В народе легенда о нём всё жива,
Иль были мы с ним и вправду знакомы?
Он – выдумка?
Вспомнился случай забытый!
Да это ж кривой, мной однажды побитый!
Так мне показалось... Я был в лихорадке...
(Подойдя ближе)
Взор точно такой, и у рта те же складки,
Быть может, немного мясистее рыло,
Но сразу и мать бы их не различила,
Явственно сходство со львом у кривого,
Когда к нёму днем приглядишься с тыла.
А если загадку задать тебе снова?
Ответишь ли так же, как в давнем году?
(Кричит сфинксу)
Эй, кто ты, кривой?
Голос (за сфинксом):
Ach, Sphinx, wer bist du?
*
Пер Гюнт:
Как? Эхо владеет немецким? Ого!
Голос:
Wer bist du?
Пер Гюнт:
Прекрасная речь у него.
Науке неведом такой прецедент.
(Записывая в книжку)
«Немецкое эхо. Берлинский акцент».
Из-за сфинкса выходит Бегриффенфельдт.
Бегриффенфельдт:
Здесь есть человек.
Пер Гюнт:
Всё понятнее стало.
(Записывая)
«Мой вывод потом был иным, чем сначала».
Бегриффенфельдт (жестами, выражая тревогу):
Простите, но жизненно важное дело...
С чего бы сюда заявились вы вдруг?
Пер Гюнт:
Визит. Живёт здесь старинный мой друг.
Бегриффенфельдт:
Кто? Сфинкс?
Пер Гюнт (кивая):
Наша дружба не знала предела.
Бегриффенфельдт:
Отлично! К тому же минувшая ночь!
Трещит голова! Так и рвётся на части.
Вы быть с ним знакомым имеете счастье
И скажете, кто он?
Пер Гюнт:
Сказать я не прочь:
Он – это он сам.
Бегриффенфельдт (подскакивая):
Вспышка грозного света
Всю жизнь озарила! А верен расчёт,
Что он – это он?
Пер Гюнт:
Сам сказал он мне это.
Бегриффенфельдт:
Он сам вам сказал? Это переворот!
(Снимая шляпу)
Как, сударь, вас звать?
Пер Гюнт:
Пером Гюнтом крещён.
Бегриффенфельдт (в крайнем изумлении):
Пер Гюнт! Аллегория! О, в самом деле,
Пер Гюнт – то есть нам неизвестный доселе,
Грядущий, приход чей нам был возвещён!
Пер Гюнт:
Так встретить меня вы пришли неужели?
Бегриффенфельдт:
Пер Гюнт! Глубоко! И разумно вполне
И каждое слово исполнено смысла!
А кто вы такой?
Пер Гюнт (скромно):
Я обычно стремился
Самим быть собой.
Впрочем, паспорт при мне.
Бегриффенфельдт:
Вновь в слове таинственный смысл затаился!
(Хватая его за руку)
В Каир! Царь толковников ныне явился!
Пер Гюнт:
Я – царь?
Бегриффенфельдт:
Собирайся!
Пер Гюнт:
Я признан царём?
Бегриффенфельдт (увлекая его за собой):
Да, царство твоё в толкованье твоём.
* * *
Каир. Большой двор, огороженный высокой стеной и домами.
На окнах решётки. Железные клетки. Во дворе трое сторожей. Входит
четвёртый.
Вошедший:
Шафман, куда наш директор девался?
Первый сторож:
Уехал куда-то ещё до зари.
Четвёртый:
Ночью, должно быть, он сильно терзался.
Давеча...
Второй:
Тише, он здесь. Посмотри!
Бегриффелфельдт вводит Пера Гюнта, запирает ворота и
кладёт ключи в карман.
Пер Гюнт (про себя):
Он, очевидно, весьма даровит:
Никак не понять, что он говорит.
(Оглядываясь)
Стало быть, здесь для учёных дом?
Бегриффенфельдт:
Лучших толковников тут мы найдём,
Семьдесят – прежнее их число,
Ныне до ста тридцати возросло.
(Кричит сторожам)
Миккель, Шлингельберг, Шафман, Фукс,
В клетки немедля! За вас я возьмусь!
Сторожа:
Мы?
Бегриффенфельдт:
Ну, а кто же? Скорей! Скорей!
Земля завертелась, и мы вместе с ней.
(Заставляя их войти в клетку)
Великий Пер появился у нас.
Сами смекайте, – вот и весь сказ!
(Заперев клетку, бросает ключи в колодец.)
Пер Гюнт:
Директор и доктор, извольте меня...
Бегриффенфельдт:
Ни то, ни другое с текущего дня!
Вы в силах держать за зубами язык?
Пер Гюнт (обеспокоенный):
А что?
Бегриффенфельдт:
Я пугать вас не буду рассказом...
Пер Гюнт:
Но что же?..
Бегриффенфельдт (отведя его в сторону,
шёпотом):
Сегодня, скажу напрямик,
Дух испустил абсолютный разум.
Пер Гюнт:
О, боже!
Бегриффенфельдт:
Для всех это дело худое,
А для меня ещё тягостней вдвое.
До сих пор приходилось этим хоромам
Слыть жёлтым домом.
Пер Гюнт:
Слыть жёлтым домом?
Бегриффенфельдт:
Тогда, но не нынче!
Пер Гюнт (побледнев, шёпотом):
Я понял, в чём дело?
Он тронулся сам, но таится умело.
(Отступает.)
Бегриффенфельдт (следуя за ним):
Вы поняли смысл этой смелой фигуры:
Не то чтобы умер и в небо взвился,
Но сам из себя изош`л, как из шкуры
Вышла Мюнхгаузенова лиса.
Пер Гюнт:
Простите...
Бегриффенфельдт (удерживая его):
Точнее, как угорь он,
В ушко влез игольное и проведен
Сквозь стену...
Пер Гюнт:
Спасаться мне надобно все же!
Бегриффенфельдт:
Вскрыл ножиком шею и вылез из кожи!
Пер Гюнт:
Совсем сумасшедший! Быть, видно, беде!
Бегриффенфельдт:
Скрывать происшедшее – зряшное дело,
Поскольку исшествие дула из тела
К большим переменам приводит везде.
В ком видели прежде печать идиотства,
Считать за нормальных отныне придётся,
В согласии с разумом в нынешней фазе,
И, следуя дале, отныне должны
Мы тех, кто, как прежде считалось, умны,
Считать идиотами в этаком разе.
Пер Гюнт:
Да, мниморазумных. Но времени нет.
Бегриффенфельдт:
Нет времени? Вы мне даёте совет!
(Отворив дверь, кричит)
Сюда! Начинается новая эра!
Преставился разум. Восславим Пера!
Пер Гюнт:
Любезнейший...
Во дворе один за другим появляются сумасшедшие.
Бегриффенфельдт:
Солнце для вас засияло.
Пора долгожданной свободы настала.
Явился ваш царь!
Пер Гюнт:
Царь?
Бегриффенфельдт:
Вот то-то и есть.
Пер Гюнт:
Но это уж, право, сверх всяческой меры...
Бегриффенфельдт:
Оставьте вы скромности ложной химеры
В такую минуту!
Пер Гюнт:
Спасибо за честь,
Но я погожу, я ещё не обвыкся.
Бегриффенфельдт:
Лицо, угадавшее мнение сфинкса?
Сам бывший собой?
Пер Гюнт:
Здесь зарыта собака!
Повсюду собой остаюсь я самим,
А тут, чтоб собой быть, хотим – не хотим,
Должны от себя мы отречься, однако.
Бегриффенфельдт:
Отречься? Да что вы? Ведь вы не слепой,
Напротив, собой мы бываем тут сами,
И в море житейское под парусами
Здесь каждый выходит самим собой.
Здесь каждый своё только слышит слово,
Уйдя целиком в себя самого,
Свои только беды печалят его,
От мира отрёкся он остального.
Никто здесь не стонет от боли чужой,
Никто здесь не дышит другой душой,
Себе лишь самим кадим мы и служим,
Мы сами – единственный наш трамплин,
И если действительно царь нам нужен.
Лишь вы – наш естественный господин.
Пер Гюнт:
Вот дьявол!
Бегриффенфельдт:
Мужайтесь, напрасен ваш страх.
Нам всё ведь в новинку на первых порах.
«Самим быть собой!» Для полной картины
Пример, приходящий мне сразу на ум:
(обращаясь к мрачной фигуре)
Привет тебе, Гугу! Всё так же угрюм,
Слоняешься по двору ты без причины?
Гугу:
Но уходят поколенья,
Не имея объясненья.
(Перу Гюнту)
Рассказать ужасный случай?
Пер Гюнт (кланяясь):
Боже правый!
Гугу:
Ну, так слушай!
Уничтожена свобода
Малабарского народа.
Португальцы и голландцы
Как пошли переселяться.
Нам неся свою культуру,
Нами принятую сдуру,
Так легло на наши плечи
Совмещение наречий.
А когда-то наши страны
Населяли обезьяны,
Властью радостно играя
Посреди родного края,
Как явила их природа,
Так и жили год от года,
Сотни лет они рычали,
Как приучены вначале.
Наш язык первоначальный
Завершил свой путь печальный,
На столетия четыре
Ночь настала в нашем мире,
И могла ль чужая хватка
Не оставить отпечатка?
Смолкли древние звучанья,
Не слыхать нигде рычанья,
Ныне жребий стал суровым:
Надо пользоваться словом.
Вот над нами как глумятся!
Португальцу и голландцу,
Малабарцу и гибриду
Разом нанесли обиду!
Я боролся за первичный
Наш язык, нам непривычный,
Трупу мнил вернуть дыханье,
Звал сражаться за рычанье,
Сам рычал, сыскавши вскоре
Дух рычания в фольклоре,
Но труды мои пропали.
Вот исток моей печали,
Помоги в невзгоде этой,
Что нам делать – посоветуй!
Пер Гюнт (тихо):
Волком вой, живя с волками,
По Писанью толковали.
(Громко)
Друг любезный, недалёко,
Сколько помнится, в Марокко
Нет числа тем обезьянам,
Что владеют первозданным,
Не страдающим дефектом,
Малабарским диалектом.
Вот и вам, во имя братства,
Надо к ним перебираться.
Гугу:
Приношу благодаренье
За такое поученье,
(С важным видом)
Хоть Восток навек потерян,
Обезьянам Запад верен!
(Уходит.)
Бегриффенфельдт:
Ведь он же в своей выступает манере?
Иной в нем не видно, по крайней мере,
Во всем он своей только верен судьбе,
И нам представляется духом в себе.
Извольте теперь поглядеть на второго,
Судящего тоже довольно толково.
(Обращаясь к феллаху с мумией на плечах)
Царь Апис, как ваши дела обстоят?
Феллах (Перу Гюнту, злобно):
Признал, что я – Апис?
Пер Гюнт (прячась за доктора):
Ах, виноват!
Я, к сожаленью, не в курсе дела.
Но в тоне, по-моему, прозвенело...
Феллах :
Лжёшь, значит, и ты...
Бегриффенфельдт:
Попрошу вашу милость
Ввести нас в курс дела...
Феллах:
Вот что получилось:
(обращаясь к Перу Гюнту)
Ты видишь, кого таскаю?
Он Аписом был, царём.
Потом оказался мумией,
Помер, как все помрём.
А он возвёл пирамиды,
Вырубил сфинкса средь скал
И, как уверяет доктор,
Всё с турками воевал.
Египет, как высшего бога,
Его почитал века,
Ставя его изваянья
В храмах, в виде быка.
Но я и есть этот Апис,
Как день это ясно мне.
После моих разъяснений
Сам убедишься вполне.
Царь Апис, быв на охоте
Тому три тысячи лет,
Сходил за нуждой в усадьбе,
Которой владел мой дед.
Земля от его удобрений
Дала мне свои дары,
И стали расти незримо
Рога в честь давней поры.
Ответь, по какому праву
Молчат о моих делах?
Хоть я по рожденью Апис,
Считают, что я феллах.
Коль знаешь, скажи, что делать
В тяжёлом горе моём,
Какой, научи, поступок
Придаст мне сходство с царём?
Пер Гюнт:
А ты бы возвёл пирамиды,
Вырубил сфинкса средь скал
И, как наставляет доктор,
С турками бы воевал!
Феллах:
Какие дивные речи!
Феллах! Голодная вошь!
Да тут и свою халупу
От крыс и мышей не спасёшь.
Придумай что-то другое,
Чтоб стал я и впрямь велик,
Точь-в-точь как древний царь Апис,
Мне на плечи лёгший бык.
Пер Гюнт:
Тогда повеситься надо,
Махнув рукой на судьбу,
И, не беспокоя ближних,
Безропотно спать в гробу.
Феллах:
Отлично! Так и поступим.
Верёвка – венец моих дней.
Вначале разница будет,
Однако сотрётся поздней.
(Отойдя в сторону, готовится к самоубийству.)
Бегриффенфельдт:
Вот цельная личность, любезнейший Пер!
В нём впрямь есть система.
Пер Гюнт:
Отличный пример!
Но впрямь удавиться решил он покуда.
Спаси и помилуй, всевышний! Мне худо!
Бегриффенфельдт:
Пройдёт. В переходном периоде вы.
Пер Гюнт:
Куда? Но проститься я должен, увы...
Бегриффенфельдт (удерживая его):
Вы спятили?
Пер Гюнт:
Нет. Бросьте ваши заботы.
Сумятица. Из толпы выходит министр Хуссейн.
Хуссейн:
Сказали, что царь появился у нас.
(Обращаясь к Перу Гюнту)
Не вы ль, часом, будете?
Пер Гюнт (в отчаянье):
Пробил мой час!
Хуссейн:
Нам нужно ответить на важные ноты.
Пер Гюнт (рвёт на себе волосы):
Чем хуже, тем лучше! Воистину мило!
Хуссейн:
Извольте меня обмакнуть в чернила.
(Низко кланяясь)
Я ваше перо.
Пер Гюнт (кланяясь еще ниже):
Я ж, всерьез говоря,
Старинный пергамент былого царя.
Хуссейн:
Мне жизнь мою сразу открыть не хитро:
Песочницей числюсь, а сам я перо.
Пер Гюнт:
И я открываюсь вам в самом начале:
Я лист, на котором ещё не писали.
Хуссейн:
Не ведают люди, какой во мне прок,
Хотят из меня они сыпать песок.
Пер Гюнт:
Я книгой для девушки счастлив бы стать,
Но ум и безумье не гожи в печать.
Хуссейн:
Поймите, сколь жизнь моя нехороша:
Как жить-то перу, не встречая ножа!
Пер Гюнт (подпрыгивая):
Легко ль быть оленем, забравшимся в горы,
И прыгать, не чувствуя твёрдой опоры?
Xуссейн:
Где ножик? Меня заточите скорее!
Обрушится мир, коль не стану острее.
Пер Гюнт:
Неужто всевышний, закончив творенье.
Как всякий творец, пришёл в восхищенье?
Бегрнффенфельдт:
Вот ножик.
Хуссейн (хватая его):
О, счастье, – чернила так близко!
Как сладостно мне очиниться!
(Перерезает себе горло.)
Бегриффенфельдт (отстраняясь):
Не брызгай!
Пер Гюнт (с нарастающим страхом):
Держите его!
Хуссейн:
Да, держите! Держите!
Держите перо и бумагу берите!
(Падая)
Что ж, я исписался. Пусть пишут потом:
Он жил и скончался надёжным пером.
Пер Гюнт (еле держась на ногах):
Что делать? О ты, воплощающий власть!
Я турок, я грешник, урод меж уродов...
Какая-то нитка во мне порвалась...
(Кричит)
Никак мне на имя твоё не напасть...
Но ты помоги мне, отец сумасбродов!
(Падает в обморок.)
Бегриффенфельдт (с соломенным венком в руках, подпрыгнув, садится верхом на Пера Гюнта):
Глядите, в каком он владычит болоте!
Его коронуем на древний манер!
(Напяливая на него венок)
Ура повелителю собственной плоти!
Шафман (в клетке):
Es lebe hoch der grosse Peer!*
|
